— Если бы ты хотел спрятать человека, что бы ты с ним сделал? — вдруг спросил меня Брэндон.

— Закрыл бы в гроб и закопал, — честно ответил я.

— Нет, я имею в виду, чтобы он оставался живым, — тихо уточнил он.

— Есть много мест, где никто и никогда даже не додумается искать: например, джунгли Амазонки или дикое племя в Африке. Или, как делали в России: отправил бы в какой-нибудь богом забытый монастырь, чтобы гнил там.

Грейсон задумчиво посмотрел на шахматы и прищурился.

— Монастырь. Отличная идея, и как я сам не додумался. Самый далекий, где-нибудь в Южной Америке. — Он напряженно усмехнулся. — В самой глуши.

— Еще партию? — предложил я, желая оторвать его от темных мыслей, потому что Грейсон был не так уж плох.

— Пожалуй. Но подожди минуту. — Брэндон достал телефон. — Теперь обыщите все монастыри, что будут у вас на пути. Да, их много, но, черт побери, за что я вам плачу? За ваше нытье? Немедленно приступайте к работе!

Я удивлялся все больше: что за особу он так горячо, так страстно желал отыскать?

— Ненавижу людей, — холодно бросил Грейсон, бросив телефон в кресло. — С каждым днем все больше.

— Думаю, когда я доживу до твоих лет, буду так же радикален, — сказал я.

«Хотя, насчет Мэри я настроен не так категорично, как прежде. Еще бы, ведь она, как и я, на что-то надеется насчет меня и своей истеричной подружки» — в мыслях усмехнулся я, расставляя на доске свои шахматы.

Мы сыграли еще партию, но, каким бы задумчивым ни был мой противник, он вновь обыграл меня: поставил мне мат всего за два часа. Это было мое фиаско.

А потом мне позвонила моя клиентка: та, которая хотела обобрать до нитки своего мужа. Ее арестовали: оказалось, она попыталась убить этого бедолагу, напав на него с ножницами.

«Вот дура! Сотворить такое перед самым судом! Только люди так могут!» — с насмешкой подумал я, слушая истеричные требования идиотки вытащить ее из тюрьмы.

— Кажется, меня ждет веселая ночь, — сказал я Брэндону. — Мою клиентку арестовали, и мне нужно приехать в участок.

— Да, я слышал. Думаю, после ее глупости тебе в суде придется несладко, — со смехом сказал он.

— Да ладно, очередное человеческое дерьмо, — отозвался я и протянул ему руку.

Брэндон встал с кресла и ответил мне рукопожатием.

— Удачи, Фредрик. Учись играть в шахматы, — сказал он.

— И тебе, Брэндон. В следующий раз постараюсь обыграть тебя.

— Буду ждать.

Я ушел, но, выходя из клуба, увидел, что Брэндон остался задумчиво сидеть в кресле и смотреть на шахматы.

«Что же за женщина так изменила его? Даже шахматы не успокаивают его, — удивился я. — Он даже отказался от своего любимого развлечения. Неужели и я изменился из-за Миши? Нет, я сделаю все, чтобы быть свободным от нее. Я — не ее раб»

Сев в свой «Мустанг», я поехал в участок. Переговорив со своей клиенткой, я сказал ей, что она испортила все, что можно было испортить, и что ей светит срок за покушение на убийство. Глупая смертная рыдала и умоляла меня «сделать что-нибудь» и вытащить ее из тюрьмы — это удалось мне только через неделю, но на суде ей отошла лишь половина имущества. Однако я был рад такому исходу: эта девица была редкой паразиткой и стервой, и я удивлялся тому, как ее бывший муж прожил с ней целых три года. Наверно, очень уж сильно любил ее.

Брэндона я больше не видел, видимо, он уехал из Лондона. Но я не скучал: моя практика превратилась в круглосуточную работу, и клиенты звонили мне и днем, и ночью.

Одним вечером скука накрыла меня с головой: я сидел в оперном театре и слушал оперу, которая, к несчастью для меня, оказалась жутко тягостной. Это был «шедевр» современного композитора, с громким и пафосным названием «Песни тумана». Банальщина: он — бедный студент, она — дочь богатых аристократов, их связывает большая любовь, но ее родители против этого союза и пытаются выдать дочурку за одного из друзей отца семейства. На втором акте я перестал пытаться слушать пение и погрузился в мечты о Мише. Я откинулся на спинку кресла, закрыл глаза и вспоминал все наши светлые моменты, прекрасное личико Миши и ее милые капризы. В общем, занимался добровольным моральным самоистязанием. Мне не нравилось думать о моей Мише, но я не мог не думать о ней… Черт, в который раз я употребил это слово! Она не моя! Я просто обманываю сам себя!

«Как я ни стараюсь, но с этой безответной любовью я просто схожу с ума!» — подвел я итог, но вдруг просто физически почувствовал на себе чей-то взгляд. Открыв глаза, я увидел, что из дальней, противоположной моей, ложи, на меня в лорнет смотрела смертная с ярко-рыжими волосами. Увидев, что теперь и я смотрю в ее сторону, она улыбнулась. Эта смертная не знала о том, что я услышу ее шепот, и сказала сидящей рядом подруге: «Он смотрит на меня. Кажется, я влюбилась».

Рыжеволосая смертная смотрела на меня, а я бесцеремонно разглядывал ее: она была красива, но сладострастная улыбка на губах портила ее красоту. Она была прекрасна и похотлива, как Мария Мрочек.

«Он будет мой» — прошептала она своей соседке.

Мне стало неприятно: рыжеволосая красавица смотрела на меня, как хищница на добычу, поэтому я молча поднялся, вышел из ложи и покинул эту дрянную оперу и похотливую даму из ложи напротив. Я спустился к машине, приехал на свою квартиру и сел за ноутбук: у меня было много бумажной работы, и я разгребал ее до самого утра.

В два часа ночи я вышел на охоту, вернулся, принял душ, надел новый дорогой костюм и с утра пораньше поехал в офис. Мои секретарша и два помощника (теперь у меня было трое подчиненных) еще не пришли, и у меня было целых два часа свободного времени — времени подумать и помечтать, а потом назвать себя слабаком, болеющим «мишеманией».

Через два часа, ровно в восемь пятьдесят восемь, пришла моя секретарша — миссис Алексия Нейтман. Я специально выбрал себе в помощницы немолодую женщину, чтобы она занималась исключительно работой, и не прогадал: она была замечательным работником, ответственной и пунктуальной, выполняла все мои распоряжения и всегда знала, когда меня лучше не беспокоить.

Секретарша зашла в мой кабинет, поздоровалась и спросила, будут ли какие-то распоряжения.

— Нет, миссис Нейтман, пока отдыхайте, — ответил я.

— Только что звонил мистер Крит: он сообщил, что не сможет прийти на встречу, и попросил перенести ее на понедельник.

— Отлично, перенесите, но только на утро, — распорядился я, ничуть не удивившись: этот Крит был скользким типом.

Миссис Нейтман кивнула и вышла, а я стал разбирать принесенную ею корреспонденцию: письма, счета и другие неинтересные бумаги.

Через полчаса я услышал, что пришла новая клиентка: по ее голосу я решил, что ей было не больше двадцати восьми лет, а по чистому британскому выговору, что она была коренной англичанкой.

— Мистер Харальдсон у себя? — спросила она мою секретаршу

Приятный высокий голос, почти как у Миши.

— Да, мисс.

— Не занят?

— Сейчас узнаю. Одну минуту.

Миссис Нейтман позвонила в мой кабинет и сообщила мне, что пришла клиентка. Я сказал, что приму ее.

Через минуту в мой кабинет вошла вчерашняя рыжеволосая женщина из оперного театра, так нескромно заявившая о том, что я буду принадлежать ей.

«Интересная ситуация. Зачем она пришла? Неужели выследила меня?» — с усмешкой подумал я.

Я изучающе смотрел на эту смертную: она была красивой, но какой-то пошлой. По изгибу ее губ, приторно приподнятых в уголках, в глаза бросалась ее сладострастность. Но ее облик и одежда не были откровенны: на красавице было черное классическое платье до колен, на шее — нитка белого жемчуга, в ушах — крупные белые жемчужины, волосы уложены в строгую прическу.

— Доброе утро, мистер Харальдсон, — сказала она, и ее голос был уже не таким, каким она разговаривала с миссис Нейтман: в нем появилась сладостная тягучесть.

Я поднялся с кресла, приветствуя ее: как бы мне не нравилась эта самодовольная смертная, этикет есть этикет.