ХУАНА ДЕ ИБАРБУРУ[263]
Перевод И. Чежеговой
Мятежница
На челн я твой взойду мятежницей, Харон,
пусть тени остальных неслышно точат слезы
иль тихо молятся, боясь, чтоб чей-то стон
не породил в глазах твоих немой угрозы.
Разбудит мертвый челн мой дух живой и дикий:
как жаворонок в нем я буду плыть и петь,
рассыплю, как фонарь, я голубые блики
и воды мрачные заставлю просветлеть.
Да, я мятежницей взойду на челн Харона:
слезинки не пролью и не издам ни стона,
как ни бесись, старик, мой гордый нрав кляня,
нет, не принудишь ты меня к повиновенью,
с челна я не сойду сама покорной тенью,
как варвар — пленницу, ты вынесешь меня.
Дикий корень
Цивилизацией сыта по горло:
хочу свободной быть, хочу счастливой быть!
На пышной клумбе я цвету, как все, покорно,
но корень дикий мой не дам я обрубить!
Нежное чудо
Мои руки… О чудо! Они вдруг расцвели!
Розы, розы на пальцах моих проросли!
Расцвели мои руки от возлюбленных уст:
от твоих поцелуев руки — розовый куст!
Возвещая о чуде, по тропинке я мчусь,
и я плачу от счастья и от счастья смеюсь!
Как отрадно смеяться и не сдерживать слез, —
и, о чудо, весь воздух полон запахом роз!
Но, меня лишь завидев, шепчут люди кругом:
— Помешалась бедняжка… Отвести ее в дом…
Что кричит: будто розами руки цветут
и на пальцах ее — розы, розы растут!
Ах, несчастные! Нет, не для них чудеса;
только в то они верят, что видят глаза:
розы только в саду им увидеть дано,
только в поле для них созревает зерно…
Все должно иметь линию, форму и цвет,
остальное для них — просто выдумки, бред.
Не поймут, коль услышат: — О радость моя! —
Им знакома лишь радость от еды и питья…
Пусть ославят безумной, пусть в темнице сгноят,
заперев меня на семь засовов подряд,
пусть у двери оставят свирепого пса,
чтоб забыла и думать я про чудеса…
Все равно буду петь: мои руки цветут
и на пальцах моих розы, розы растут!
И почует, встревожась, тюремщик мой — пес,
как темница наполнится запахом роз!
Гиацинтовое море
Море на рассвете
цвета гиацинта,
как фиалок россыпь,
брошенная ветром…
К этому бездонно-фиалковому цвету
хочется припасть щекою, побледневшей
от бессонной ночи…
От тоски бессонной медленно очнуться
на подушке, взбитой
волнами приливов, волнами отливов,
кáмнями морскими…
Море на рассвете —
ни судов, ни лодок, —
цвета гиацинта,
как глаза невинных,
только что рожденных!
Последняя смерть
Сегодня я покончила со смертью,
с которой столько нянчилась доныне:
со смертью из романса и легенды,
со смертью в кадре черно-белой ленты,
со смертью зрелищем и ослепленьем…
Прощай, манящая загадка-смерть!
Прощай и ты, смерть отроческих лет,
смерть в непорочных ангельских одеждах
среди гелиотропов и рыданий —
не в духе времени такая смерть!
И ты, далекая, из детской сказки,
из мира снов улыбчивого детства,
где локон золотой, ларец заветный,
корабль волшебный, белоснежный лебедь…
Теперь я знаю: смерть — безгласная, слепая,
бесцветная, безликая — другая,
всему живому чуждая, она —
смерть для земной надежды. Смерть.
Смерть бесконечная,
без ада и небес,
все отнимающая без возврата,
смерть — тайна, в окруженье вечных стен.
Вот что такое смерть.
ХУАН КУНЬЯ[264]
Путевые напевы
Перевод В. Резниченко
Если в путь я вышел поздно,
если мрак замкнул окрестность,
пусть не кажется мне грозной
этой ночи неизвестность.
Бил родник, и до рассвета
темная капель звучала.
Я готов поклясться — это
кровь в висках моих стучала.
Тишь. Доносится до слуха
чья-то песня путевая
и смолкает. Ветер глухо
плачет, сосны обнимая!
И вода в своем паденье
час за часом с той же силой,
пробиваясь сквозь забвенье,
точит камень над могилой.
Жить
Перевод В. Резниченко
Зимой и летом нет конца заботам,
с утра до ночи бедам нет числа.
Идешь с поклажей, обливаясь потом, —
извилист путь и ноша тяжела.
И западня за каждым поворотом,
и тайна из-за каждого угла,
и тратишь силы зря: скрывает мгла
дорогу к недостигнутым высотам.
Пьешь наспех, дышишь наскоро; от дум
устала плоть, изнемогает ум,
и суета становится привычкой…
Так размышляя, коротает век
разумный зверь, чье имя — человек,
один, на сквозняке, с зажженной спичкой.
