ХАЙМЕ САБИНЕС[200]
Перевод И. Копостинской
Медлительное, скорбное животное
Медлительное, скорбное животное…
Таким живу. И был всегда такой.
Скорбный с тех самых пор, когда схлестнулись
ветер, пыль и вода.
Я с незапамятных времен протягиваю руку богу.
Скорбный, как очертанья этих скорбных гор
в ночи проклятого и злого одиночества,
тяжелого, как забытье.
Оно подкатывает к горлу,
а струпья тишины
сжимают, душат и снова отпускают.
Скорбный, как этот голос скорбный,
как будто он возник еще задолго до того,
как зародилась жизнь.
Который постепенно постигаем…
Скорбный сам по себе, как эта ночь
и до меня и после.
А плоть моя точь-в-точь, как мой язык
с далеких, незапамятных времен
предчувствует, пророчит.
Медлительный из глубины веков, покрытых мглой —
Далекий, дальний, незнакомый голос —
оттуда, где лишь покой небытия немой.
Медлительное, скорбное животное.
Таким живу. И был всегда такой.
Ты горе тащишь на плечах
Ты горе тащишь на плечах.
В твоих карманах одна печаль,
а под ногтями горькая земля могил,
и кровоточат ссадины.
Запавшие глаза обведены глубокой тенью —
ее как будто впрыскивает ночь, впиваясь
бесчисленными иглами.
У тебя сердце выздоравливающего —
беспомощное, неуклюжее, как новорожденный,
и нежное, как яблоко.
Идешь по улицам, присматриваясь, наблюдая…
И ширится улыбка на губах.
Ты чувствуешь себя, как первый житель на земле.
Ведь ты воскрес. И для тебя вся эта улица, дома,
деревья, дымка…
И солнце, что вонзается и жжет,
и зябкий вечер, наводящий на мысли
о постели теплой и женщине.
И ночь, которая любовно обнимает
тебя и книгу у тебя в руках.
И утро дымное перед работой.
Грохочущие глотки шумных фабрик.
И распорядок канцелярий — тоскливый, как несварение
желудка. И влажность унавоженных конюшен,
витрины бакалейных лавок,
столпотворенье разноцветных тентов,
приправленная борной кислотой вода контор
и ежедневная карболка мессы.
И мудрость мусорщиков грустная. Все для тебя.
Весь этот город любви, соблазнов, преступлений
и упорядоченных сплошь безумств.
И острая потребность кого-то отыскать,
и одиночество в вечерней толчее…
Библиотеки и бордели,
кино, театры, стадионы,
арены, танцплощадки,
асфальт пустынный на рассвете, — все для тебя.
И эти люди, и призраки людей.
И те, вернувшиеся к жизни, и эти тени —
они едят, передвигаются и веселятся,
страдают, наслаждаются,
болеют, умирают везде, где ты бываешь…
И для тебя все эти сбившиеся в кучу руки,
чтоб ты пожал их своими культями — руками,
которые, конечно, тут же вырастут…
Тебе дано все это, чтобы и ты себя отдал
и чтобы ты оставил свое изношенное тело
там, где лежишь ничком в пыли и плачешь.
И чтобы ты поднялся в твои тридцать три года,
и чтобы ты играл с детьми своими и с народом
во имя отца и святого духа,
во имя горького сиротства и раненого духа,
во имя славы той игры, в которую играет человек.
НИКАРАГУА
ХОСЕ КОРОНЕЛЬ УРТЕЧО[201]
Маленькая ода дядюшке Койоту[202]
Перевод В. Васильева
Среди животных дядюшка Койот
не кто иной, как Дон Кихот.
Как одинокий пес, он не встречал привета,
сын беззащитности, не забегал в стада,
его чужая трогала беда,
он жил прекрасною мечтою, но за это
издевки и пинки терпел всегда.
Теперь он постоянный странник
на тропах сказок самых странных.
До фруктов он охотник был большой,
притом не признавал в садах калиток,
шкафов закрытых
и собственности, как на грех, чужой.
Глотая запахи из деревенских кухонь,
он угодил в капкан,
и, жертва хитрости скупых крестьян,
в кругу бранчливых злых старух он
чуть не скончался, страхом обуян.
Так Дон Кихотишкою кухонным прозвали
Кайота, рыцаря печали.
Верша неправый суд,
все были с ним безжалостны и грубы,
ему спалили зад, повыбивали зубы,
и в довершенье бед он прыгнул в пруд,
в котором лунное увидел отраженье
и порешил, что это сыр.
Тут кончились его мученья:
Койот земной покинул мир
и поселился в мире сказки.
Был наделен такою же судьбой
китайский
поэт Ли Бо.
ПАБЛО АНТОНИО КУАДРА[203]
Перевод В. Столбова
Жарким августом[204]
Хороводом ангелов, написанных фра Анжелико[205],
показались мне эти птички, танцевавшие самозабвенно
вокруг мертвого тела змеи.
Они танцевали, как-будто со смертью чудовища в мире окончилось зло.
Также теперь и народ машет, ликуя, цветами и флагами,
веря, что только один человек был причиною всех его бед.
Люди танцуют под солнцем, на улицах.
А в мрачных расселинах чьих-то сердец
молча свивает гнездо новая тирания.
