Ласточка
Ласточка за окном напевает:
— Я день прожила без пользы… —
Ласточка, моя песня печальней:
жизнь прожита без пользы…
Рондо в жокей-клубе
Лошадки бегут гуськом,
мы — лошади — пьем и жуем…
Твоя красота, Эсмералда, —
заноза в сердце моем.
Лошадки бегут гуськом,
мы — лошади — пьем и жуем…
Повсюду солнце, но сердце
объято мраком и сном!
Лошадки бегут гуськом,
мы — лошади — пьем и жуем…
Альфонсо Рейес уедет,
а прочие — нипочем…
Лошадки бегут гуськом,
мы — лошади — пьем и жуем…
Италия озверела,
в Европе сущий содом.
Лошадки бегут гуськом,
мы — лошади — пьем и жуем…
Бразилия политиканствует.
Поэзию съели живьем.
На улице столько света,
повсюду свет, Эсмералда,
но мрачно на сердце моем!
Мгновение в кафе
Когда мимо проехал катафалк,
сидевшие в кафе люди
машинально сняли шапки,
рассеянно приветствуя мертвого,
они были заняты жизнью,
растворенные в жизни,
надеясь на жизнь.
И лишь один из них широко распахнул руки,
глядя вслед медленной процессии.
Он-то знал, что жизнь —
неостановимое яростное клокотание,
что жизнь — предательница,
и он приветствовал вечную материю,
навсегда освободившуюся от умершей души.
ОСВАЛД ДЕ АНДРАДЕ[89]
Перевод М. Самаева
Землеописание
В ее очертаниях изящество арфы.
Граничит она с вершинами Анд
и отрогами Перу,
которые так надменно возносятся над землей,
что даже птицы с трудом их одолевают.
Ноктюрн
Там, эа окнами, все еще лунно,
и поезд расчеркивает Бразилию,
точно меридиан.
РАУЛ БОПП[90]
Негр
Перевод М. Самаева
Скорбит в крови твоей голос
неведомого происхожденья.
Сумрак лесной сохранит
тайну твоих корней.
Твоя история высечена бичами
на спинах гранитных.
Однажды тебя впихнут
в брюхо черного корабля…
И после: ночами, долгими,
томительными ночами
шум моря будет тебе казаться
стоном, тот страшный трюм
распиравшим.
Море — брат твоей расы.
Потом, на многие годы, —
клин земли или трюм корабля,
конура для черных рабов
и стон в железном ошейнике.
МАРИО ДЕ АНДРАДЕ[91]
Перевод П. Грушко
Негритянке
1
Не знаю, какой древний дух
распорядился мной и тобой…
Луна побелила манго
там, где слились тишина
и прибой.
Ты — словно тень
из свиты подростка-царицы.
И взгляд мой от слез серебрится.
Ты из звезд, любимая,
из осколков звезды!
В манговой роще твое молчанье
отяжеляет плоды.
2
Ты так нежна.
Твои нежные губы
бродят по моему лицу,
запечатывают мой взгляд.
Закат…
Нежная темень
течет от тебя,
растворяясь во мне.
Так — во сне…
Я думал —
грубы твои губы,
а ты учишь меня в темноте
чистоте.
Утро
Розов был сад у подножия солнца,
и лесной ветерок, прилетевший из Жарагуá,
овевал все вокруг дыханием влаги,
шумел, ворочался, радуясь городскому утру.
Все было чисто, как напев флейты,
можно было поцеловать землю — ни муравьев, ни сора:
губы коснулись бы хрусталя.
Безмолвие севера, неземная прозрачность!
Тени цеплялись за ветви деревьев,
точно грузные ленивцы.
Солнце заняло все скамьи, загорало.
Покой в саду был таким древним,
а прохлада пахла рукой, подержавшей лимов.
Было так тихо и так покойно,
что мне захотелось… Не любви, нет…
А чтобы рядом со мной гуляли…
Ну, скажем… Ленин, Луис Карлос Престес[92], Ганди…
Кто-то из им подобных!..
В нежности почти иссякшего утра
я бы сказал им: присядьте…
И рассказал бы о наших рыбах,
описал бы Оуро-Прето, предместье Витории,
остров Маражó, что сделало бы праздничными
лица этих человечьих стихий.
Сорок лет
Вся жизнь моя, взглянуть со стороны, —
сплошное счастье без единой тени.
Но так ли это? Разве не в сравненье
с бедой мы радость познавать должны?
Всё ложь, я знаю. Всё пустые сны…
Но как удобно в этом сновиденье!
Да, жизнь моя — цепочка наслаждений!
За эту ложь мне не избыть вины.
И все же к старости, перед чертою
меж полнотой земной и пустотою,
ужасно понимать, что жизнь лгала.
Так пусть не завершится жизнь кончиной,
пусть длится сон, и мнится смерть — невинной
забавою, какою жизнь была.
