* * *
Советская страна! Когда пахнуло стужей,
и дули ветры Севера все злее,
и петлю затянули туже
у нас на шее,
когда на медленном огне бесстрастно стали
поджаривать нам пятки,
чтоб мы сказали Вашингтону: «Все в порядке,
возьми нас, мы устали»
(сказали то, что не хотели), —
нам ветер дружеские голоса донес:
то фабрики твои и школы пели
и твой колхоз.
И вместе дали мы отпор,
и мы свободны, как и ты, с тех пор,
с одним врагом сражаться нам двоим,
которого мы вместе победим.
Советская страна, я отдаю
тебе судьбу рассветную свою,
ты указала Кубе верный путь,
с которого нам не свернуть:
нам столько волн враждебных било в борт!
Отныне знаем мы, где порт.
ЭМИЛИО БАЛЬЯГАС[172]
Перевод М. Самаева
Мой стих
Мой стих, короткий и простой.
Снова зовет меня стих мой
легким дрожанием крыльев,
детской ручонкой своею
стих мой зовет меня снова.
Хочет набегаться вволю,
в венах моих нарезвиться.
Листьев зеленым прибоем
стих мой зовет меня снова.
Он из воды и заката,
птичьих рулад и ракушек
сделал флажки и сигналит,
чтобы о нем не забыл я.
Машет он мне и ногою
топает нетерпеливо,
стих, этот вечный мальчишка:
на карусели веселья
хочет со мной покататься.
Элегия о Марии Белен Чакон
Мария Белен, Мария Белен, Мария Белен,
Мария Белен Чакон, Мария Белен Чакон,
Мария Белен Чакон,
Камагуэй и Сантьяго, Сантьяго и Камагуэй
помнят ритмов твоих циклон.
О, если бы снова изгибы твои зажглись,
чтоб озарить
румбы небесную высь.
Может быть, чья-то хула,
Мария Белен, Мария Белен Чакон,
чья-то хула тебя обрекла?
Нет, не хула и не боль, нет,
а за рассветом рассвет
превращал твои легкие в тлен,
Мария Белен Чакон,
Мария Белен.
Если б ты знала, какой ликовало синью
то утро, когда тебя уносили
под простынею в корзине.
Скажите — пусть не танцуют,
скажите, чтоб негр Андрес
не мучил струны гитары трес.
Пускай мулаты
погасят марак напевы.
Целуйте крест,
и да спасет вас пречистая дева.
Уже не увидят мои желанья
в зеркалах твоих бедер свою погибель,
и в небесах твоего обаянья
не вспыхнут твои изгибы.
Мария Белен, Мария Белен,
Мария Белен Чакон,
Камагуэй и Сантьяго, Сантьяго и Камагуэй
помнят ритмов твоих циклон.
Белый друг
— Эй, товарищ! Эй, товарищ! —
Это кто же?
Черный белому товарищ?
Вот так чудо!
Черный белому товарищ?
Это вдруг не переваришь…
Черный белому товарищ?
Непохоже.
В час беды бегут за негром —
помогай, брат!
В час нужды приходят к негру —
выручай, брат!
Чуть война —
и тут про негра вспомнят сразу.
А для чистой работенки —
черномазый.
Негр глядит и улыбается!
«Не худо».
И скребет себе затылок:
«Что ж, не худо».
Черный белому понадобился — славно!
И молчит он и в душе сомненье прячет.
Белый — значит, одурачит.
Ведь когда приходит негр за платой,
слышит негр: «А ну, проваливай отсюда!»
Бар для белых, ну а негра —
за двери,
бал для белых, ну а негра —
в шею.
Его не встретишь среди гостей.
Если негра и приглашают —
приглашают его на кухню,
приглашают его к плите.
Негр ухмыляется:
«Ладно»,
негр сомневается:
«Ладно»…
Значит, товарищ —
понятно.
Значит, товарищ —
посмотрим.
Значит, товарищ —
занятно…
— Слушай, тот, кто зовет тебя, парень,
только кожей своею белый,
и его называют красным.
Понял?
— Это меняет дело.
ЭЛИСЕО ДИЕГО[173]
Родные
Перевод А. Гелескула
Сидят они прозрачными ночами,
и в памяти два смутных отголоска
всплывают и сливаются в молчанье —
старинный вальс и синяя матроска.
Придет отец, и медленны их речи,
и слово долго тянется за словом;
вздыхает вол, и будни человечьи
волнуют кровь пустынникам суровым.
Затрепетав ладонями крылато,
из темноты — коней крутые выи
ваяют руки, жилисты и грубы.
Но студит сердце смертная прохлада,
вступая в спор, — и слушают живые
своей судьбы полуночные трубы.
