Позади сидит Алексей Сергеевич. «НР». Да, тогда, в 95-ом, их ещё наивно называли «новыми русскими». Алексей Сергеевич обладает безобразным огромным брюхом, посвистывающей одышкой и странным рассеянным взглядом. Со стороны кажется, что глаза его абсолютно бессмысленно скользят по окружающему ландшафту. Ни на мгновение не задерживаются на чём-то конкретном. Иногда совершенно невпопад задаёт вопросы, далёкие от тематики экскурсии, как славный Кремль от славного Колизея. Андрюша, не обнаруживая признаков внимания со стороны клиента, поначалу очень нервничал. Но я, знающий Алексея Сергеича не первый год, на одном из привалов успокаиваю гида. Алексей Сергеич, сидящий с совершенно отсутствующим видом, всё видит, всё слышит и делает выводы. Внешность моего знакомого глубоко обманчива. При всей своей толстокожей личине и неинтеллигентном выражении лица, он способен, приняв полбутылки коньяка, абсолютно здраво и интересно порассуждать об архитектуре периода Возрождения. Одет в пёстрые шорты огромного размера, голубоватую простенькую майку с большим красным знаком качества на спине и противно шаркающие сланцы. В то же время прекрасно осведомлён о последних веяниях европейской моды среди людей искусства, бизнесменов и прочих слоёв населения Европы. Мой великогабаритный приятель поразил даже меня, походя проявив осведомлённость в текущем репертуаре Ла Скала, по-хамски ковыряясь пальцем в носу.

Пришло время прощаться и расплачиваться. Кредитной карточки у Алексея нет. Тогда он их ещё не признавал. Из кармана шортов появляется пачка долларов. Третий мой спутник, водила-римлянин, быстро-быстро машет руками, проявляя неудовольствие при виде иностранной валюты. Андрюха тоже почему-то предпочитает принять лиры. Прикинув количество «зелёного» эквивалента, Алексей Сергеич выдаёт гиду деньги с указанием разменять на местные единицы. «Каравелла» останавливается в оживлённом квартале среди бесчисленных кафе и магазинчиков. Минут через пятнадцать Андрюха возвращается, покачивая головой.

– Не берут. Не меняют, гады.

Алексей Сергеич, недовольно булькая, берёт купюры, грузно и шумно вылезает и заносит живот в ближайший пункт «общественного питания». Ровно через минуту, отсчитывая лиры в толстой пачке и отчаянно шевеля губами, наш толстяк возвращается.

– Как это!? – растерянно улыбаясь, спрашивает Андрюха.

Действительно, как это? – подумает читатель. В чужой стране, абсолютно не зная языков и местных нравов!?

– Хе-хе, тридцать лет в армии. Снабженцем… Армия – школа жизни, – самодовольно отвечает Алексей Сергеич.

«Наверное, всё дело в том, за какой партой сидишь в этой школе жизни», – мелькает в моей голове догадка.

Девка эта (мода) капризна и тупа. Некоторые её выверты совершенно необъяснимы. Никто вам не сможет объяснить, почему курсанты одинаковых по профилю училищ совершенно по-разному одеты. Нет, для замыленного гражданского глаза они все одинаковые, как китайские однояйцевые близнецы. Но если приглядеться к взглядам двух таких курсантов, едущих в одном поезде в отпуск, то можно узреть широчайшую гамму совершенно противоречивых чувств. Тут и зависть красиво сделанной годичке (потом он за рюмкой расскажет, скольких трудов ему это стоило), и хвастовство ложкой в тулье фуражки (как у взводника), и ответное презрение той же самой ложки при непомерном выпячивании гордости по поводу огромных полей своего «аэродрома». Потом они чуток примут за знакомство, и, когда дойдут до кондиции уважаемых людей, зададут друг другу два одинаковых вопроса.

– А почему у вас не так, как у нас?

– А вот ты как думаешь, зачем вся эта требуха?

Причём первый вопрос будет где-то в самый разгар пьянки, а второй в далёком её конце. Одолеть глубину его философского смысла воспалённые мозги уже не смогут, и уснут они, нервные в своей неразрешимости.

А ведь и действительно… Зачем?

Что заставляло курсанта Омского ВОКУ[131] жарким летним днём париться в диагоналевом ПШ, огромной фуражке и сапогах? Что заставляло офицера выпускника Чирчикского танкового училища зябнуть, хлопая обмороженными лопухами в мелкой шапчонке, заломленной на манер тюбетейки и низких сапогах гармошкой? А кто научил курсантов Сызранского вертолётного носить шинели в пол и парадные брюки-клёш таких размеров, что Волк из «Ну, погоди!» нервно курил в углу? А чего стоили их фуражки без пружин, висящие вялыми грибами? Каких трудов стоило доставать корпуса от стреляных «Мух»[132] для поистине крутых вставок в погоны? Где взять в глуши Сибири звёздочки младшего офицерского состава ВС Кубы? Как правильно обточить кожаный ремень поясным на дужке кровати и потом выкрасить его коричневым «Эмолином» для того, чтобы красиво прогладить? Как красиво подшиться в пять слоёв с проволочкой? Где взять в петлички танки образца 1943 года, изготовленные из листовой меди методом чеканки? А где взять курсантские погоны технического состава образца до 1968 года, с металлизированным галуном цвета белого золота? А если таковых не нашёл, то как правильно пропитать тканевый галун клеем ПВА? Почему сумку нужно было носить не по обрезу ремня, а по моде лётчиков времён Великой Отечественной? До какой длины надо разрывать трусы ТТС-54, и как правильно по моде подобрать размер нижнего белья, прошедшего неоднократную стирку в кипящей воде? И, в конце концов, как правильно вставить в шитое галифе-ПШ пружины от фуражек, да так, чтобы, глядя на кадры кинохроники парада Победы, любой мог сказать, что маршал Рокоссовский нифига не понимал в военной моде?

А ведь действительно, зачем все это? А я вам скажу!

Возьмём для примера сапоги. Боль и гордость военного человека прошлого века. Даже не так…. Возьмём их отдельную разновидность – сапоги хромовые, глаженые, со вставками.

Для начала нужно ГДР-овские хромачи отнести хорошему сапожнику и заузить носки. В идеале заузить, чтобы на конце носок был чуток квадратным. После этого набить сапог на специальную колодку и расклинить. Потом намочить в сладкой воде с одеколоном и расклинить ещё чуток, дать высохнуть при комнатной температуре. Потом натереть стеариновой свечкой и «Эмолином» и прогладить тёплым утюжком (так три раза). В местах заломов сапога (на сгибе голеностопа) не гладить. Дать немного остыть, очень аккуратно надеть ещё горячими и сделать аккуратно заломы по вашим ортопедическим данным. Окончательно остудить, подпороть сверху подкладку и вставить туда вкладыши из рентгеновских карточек. После чего немного ушить в верхней части голенища по форме икры (как говорят, придать форму бутылки), зашить подкладку. Пропитать это все «Эмолином», оставить на ночь. С утра заполировать натуральной щёткой с помощью слюны. В морской пехоте США такой метод полировки их знаменитых парадных ботинок так и называется: «плюй-полируй». И как последний штрих перед выходом в люди, нужно, посыпав бархотку (желательно, из натурального бархата) сахарной пудрой, довести сие произведение искусства до зеркального блеска. Все! Чего тут сложного? Две ночи трудов, не больше…

После этого можно выйти на развод, получить своё от начфака и пойти переобуваться в обычную юфть.

Вспомнилось.

Работал уже инженером. Заказчик – в/ч NNN, более конкретно – моряки, связь. Бригада наша – разработчики и наладчики в одних лицах – прибыла на объект. Большие наши железные ящики уже установлены. Наша задача – запустить, проверить и провести предварительные испытания. В обеспечение нам выделили громадного по росту и ширине плеч румянощёкого мичманюгу. Объект – Подмосковье, три колючие проволоки, три пропуска для проникновения. Первые дни заполнила обычная рутина, т.е. все прозвонить, проверить питание и прочие мелочи. Доходим до проверки работоспособности. Наши ящики стоят на нескольких этажах слегка углублённого в землю здания. Естественная просьба к обеспечивающему мичману: дай пару[133] – тестовый сигнал прокинуть. Реакция мичмана – возьмите книгу N NNN – схему соединений всего объекта. Идём к командиру. Нам, инженерам, эту книгу, естественно, не дают (нет в наших предписаниях разрешения). Возвращаемся к мичману. Ему лень топать в библиотеку. Он лезет в собственный череп. Приговаривает: