Терпение командующего лопнуло в самый неподходящий момент, когда провинившимся экипажем был именно наш. А самым озадаченным оказался я, в то время помощник командира, отвечающий за все, что только можно отвечать при стоянке в базе.

Во время проворачивания оружия и технических средств в центральном посту раздаётся звонок берегового телефона. Из трубки, заглушая шум проворачиваемых механизмов, раздался вой командира дивизии, до этого только что затоптанного командующим. Уже через пару мгновений, я пулей летел по направлению к нашей помойке, возглавляя отряд из пяти матросов и двух мичманов.

Приказ был ясен как августовский день. К 16 часам предъявить командующему новую помойку, сложенную в два кирпича на высоту не менее трёх метров, да ещё накрытую крышей. Где брать при этом кирпич, раствор, а главное, крышу не сообщалось. Решение надо было принимать на бегу. С прибытием на место надо начинать работать, иначе к 16 часам не успеем.

Мысли подпрыгивают в голове в такт бегу:

Кирпич отпадает, где его столько набрать? Тогда камень… Этого добра в речке достаточно. Цемент? Понятно, бутылку спирта – и в гараж, там, вроде, видел… Крышу, что с крышей?

Деревянная сгорит… Железная? Где железа набрать, да ещё листового?

Пробегаем мимо кучи здоровенных вентиляторных улиток, брошенных на пустыре.

– Магадиев и Тепа – железо – листы, распустить!

– Сколько?

– На крышу.

– Есть!

Бежим дальше.

Из казармы животом вперёд выплывает старпом соседнего экипажа, фуражка на затылке, радуется жизни, гад.

– Лёха, тебе капец! – кричу я ему издалека.

– Чо такое?

– Я завтра на торпедолове[59] в море уйду, кто помойку строить будет?

– Васильич, ты загадками не говори, чо надо-то?

– Литр шила и 10 бойцов в речку камни таскать.

Через пять минут человек 20 из его экипажа бегом несутся из казармы к речке.

– Пять человек за железом к Магадиеву, остальные камни таскать.

Работа закипела.

– Тащ, а как цемент разводить?

– Разводи, как разводится, главное, чтобы хватило. Цемента больше нет.

На твёрдом пятачке земли посреди болота начинает вырисовываться новое капитальное строение. Главный каменщик Магадиев старательно возводит капитальные стены новой помойки.

– Тагир, быстрее, чего ты их крутишь по десять раз? Ляпай как есть, главное, чтобы не развалилось, когда командующий ногами будет пинать!

В ответ только усталый взгляд мичмана.

Магадиев не умеет плохо работать. Не учили его основательные татарские родители этому ремеслу.

Стрелки на часах корчат рожу и медленно подбираются к назначенному времени.

Не успеем, тащ…

Каменная кладка поднялась только до плеча. Из неё в четырёх углах уныло торчат ржавые трубы на высоту второго этажа. Правда, крыша уже на месте, хотя тоже ржавая.

– Трубы и крышу закатать в сурик!

–Есть!

Это хлебом не корми, дай только в краске вымазаться!

– Тащ, может, по бокам тоже железо? Покрасим? Цемент не встал, если будем поднимать стены выше, рухнет все…

– Железо, железо, фигня какая-то в стакане… Мы ведь не автобусную остановку строим, а помойку! Тепа, а там ещё сетка была! Рядом с железом.

– Понял!

Ещё через полчаса между трубами с трах сторон натянута железная сетка на проволочных скрутках.

Отхожу подальше, чтобы рассмотреть шедевр…

Да… ну и хрень получилась…

– Всё, мужики, время вышло, лишние камни мостить в болоте, изображаем гранитную набережную Невы.

А вот и Уазик «кома» на горизонте.

Ну, держись, Алексей Васильевич!

Из–за казармы колобком выкатывается командир дивизии.

– Это что за удрыздище? – тычет он в новую помойку.

Я невозмутимо кидаю окурок в болото.

– Это, товарищ комдив, помойка моей новой конструкции.

– Какой на хрен конструкции?

– Новой, моей.

– Я ведь сказал, стены – три метра! Помощник, ты чем слушал? У тебя уши или банки из-под Веди-64?

Три метра! Три метра! Ну, капец!… Ну щас командующий!…

– Товарищ комдив, а как кислород будет поступать к горящему мусору через трёхметровые стены, да ещё накрытые крышей? Мусор ведь полностью сгорать не будет. Вот для этого и сетка! Она доступ кислорода к горящему мусору обеспечивает, и в то же время, не даёт горящим гальюнным бумажкам по ветру разлетаться. А крыша сверху от дождя, чтобы процесс утилизации не останавливался в ненастную погоду…

Рот у комдива начинает расползаться до ушей. Он начинает меня понимать. Капельки пота с его лба исчезают, и он уверенно идёт навстречу командующему.

Чтобы не заржать, придерживаю нижнюю челюсть рукой. Наш диалог повторяется с абсолютной точностью и использованием тех же выражений.

Командующий обходит помойку со всех сторон. Цокает языком: «Молодцы, ай да молодцы!»

– Комдива 21-й сюда!

Смотри, как надо помойки строить! Развёл у себя свинарник! Твои гальюнные бумажки ко мне на окно каждое утро прилипают. Вся моя дежурно-вахтенная служба их до обеда отодрать не может!

Учись, как надо заботиться о том, что тебе Родина доверила защищать! Завтра в 16 часов чтобы у тебя на всей территории такие стояли! Проверю сам лично! Мне надоело каждый день вам задницы подтирать! Самому додуматься сложно было? Или тебя заучили в академиях Генерального штаба?

– Белоусов, кто это строил?

– Он.

– Слушай, отдай мне его в тыл, мне там толковые офицеры нужны, одни алкаши остались.

Это ж надо трём адмиралам так мозги пургой замести, свою лень оправдывая?! Ай да молодец! Бездельник он у тебя, отдай мне его в тыл? Ну, чего молчишь, ты хоть лапшу с ушей стряхни…

– Не пойдёт он…

– Чего?… Что значит, не пойдёт? Он ведь у тебя бездельник, а не дурак ?!

Товарищ командующий, сколько можно! У меня в дивизии только два человека на торпедолове не блюют, он да Васильев. Моряком хочет быть, командиром. В тыл не пойдёт. Пусть баню строит.

– Баню-ю-ю…? Ах, он у тебя ещё баню строит?

Наш допотопный СКР[60] в конце далёких шестидесятых представлял собой высший полет технического гения советского человека – строителя коммунизма. Одним из крутых тогда девайсов был МИШ – механизм изменения шага гребного винта. Состоял он из огромного «чёрного ящика», вращающегося вместе с гребным валом, ручки управления, от которой в глубины механизма вёл хитрый гидравлический привод, и вахтенного матроса, двигающего эту ручку по команде из ПЭЖа. Дистанционное управление механизмом предусматривалось, но к концу восьмидесятых уже не работало, поэтому во время выхода в море на матрасе над гребным валом, в невообразимом грохоте постоянно возлежал вахтенный моторист. Услышав по трансляции команду, скажем, «МИШ два», он сдвигал ручку на соответствующее деление. Угол поворота лопастей винта изменялся, и корабль менял скорость, либо давал задний ход, а матрос возвращался в состояние трансцендентальной медитации.

Моторист Леха был командиром боевого поста МИШ. В тот день корабль благополучно встретил возвращавшуюся с боевого дежурства подлодку и сопровождал её в базу согласно заведённому порядку. Заветная ручка стояла на делении 2,5, сиречь «Полный вперёд», команд не поступало давно, и к концу третьего часа вахты Леха устойчиво пребывал в состоянии самадхи.[61]

Вдруг сквозь грохот до его слуха донеслось: «МИШ два! МИШ полтора! МИШ ноль!» и дальше скороговоркой «МИШ минусодинминусполтораминусдва-минусдвасполовиной!». За два года службы такого на Лехиной памяти ещё не было. Оттягивая ручку на себя и слушая нарастающий жуткий скрежет, он бормотал универсальную защитную мантру: «Ну, бля, щас точно навернётся, ну точно, бля, кранты ваще».