Вместе они вытащили кока из-за котлов и куда-то унесли.

Некоторое время по кораблю гремели команды, звенели звонки и бегали люди.

Потом все успокоилось. Кот тоже как-то сразу успокоился, ведь крики, звонки, команды – это все было правильно, как всегда.

Когда окончательно стихла беготня, Кот отправился спать под трап на мостик – там лучше всего было дожидаться, когда корабль снова проснётся, и снова вестовые откроют кают-компанию….

Днём, когда Кот, как всегда, потягивался на подшивке «Правды», а офицеры уже собирались к обеду, зашедший в кают-компанию Командир почесал кота за ухом, погладил и сказал:

– Вестовые! Котяру накормить от пуза; возьмите у продовольственника консервов рыбных. Надо его за вчерашнее поощрить.

И снова погладил Кота.

Кот так и не узнал, что своим мяуканьем он помог потерявшему сознание Коку, которого той же ночью и прооперировали. Кок сейчас лежал в лазарете, и все рассказывали, какую тревогу поднял вчера Кот.

Да, в общем-то, Коту это было и не особенно интересно.

Но зато он понял слова «рыбные консервы» и «накормить», и это ему понравилось.

Жизнь, в общем-то, удалась.

Яркое августовское солнце в зените, жара и пыль. Иду по просёлочной дороге, проложенной по склону сопки вдоль берега моря. Красивое место.

Брюки ещё с утра напоминали форменные штаны капитана первого ранга, но теперь это обвислая материя, покрытая пылью. Рубашка прилипла к спине. Галстук в кармане.

Я иду к Саньке.

У меня не возникло и мысли подъехать к этому маленькому кладбищу на машине. Это скорее для сериала про «бригаду». Иду издалека и давно. Как долго я к тебе шёл, Саня, почти двадцать лет.

Я и не видел его неживым. На его похоронах меня не было, просторы бороздил…

По словам наших товарищей, все случилось как-то впопыхах и само собой.

По другому поводу уместно было бы сказать «экспромтом», как и сама Сашкина жизнь.

Вид кладбища меня озадачил. Я не сразу понял, чего не хватает в пейзаже, а когда понял, озадачился ещё больше. Все железо на старых участках отсутствовало. В своё время оно сначала превратилось в деньги, потом в выпивку и закуску, потом в навоз…

Удушив в себе эмоции, стараюсь найти хоть какие-нибудь приметы последнего пристанища морского офицера.

Недоумение перерастает в тихую злобу, в том числе и на себя самого.

На ум от позвоночника приходит нелепая мысль.

Осматриваюсь по сторонам…

Вроде вокруг нет никого, кроме пары ворон. Пожалуй, и на всей планете Земля сейчас уже никого нет.

– Шура!? Ты где?

Несколько секунд жду чуда…

Мы бежим по лестнице, прыгая через две ступеньки, домой к Сашке. В глазах прыгают только пуговицы на хлястике его шинели…

Мы несколько суток без схода на берег передавали свою лодку Приморскому экипажу. Соков они из нас попили… много. Но вот новая вводная. Лодка передаётся приморскому экипажу «автоматически», все их тупые замечания устранять теперь им самим. А нашему экипажу сегодня вылететь в учебный центр подводного плавания.

Старпом дал экипажу 40 минут на сбор вещей и перецеловку жён. Мне, холостому лейтенанту, такие приключения только в радость. Все своё всегда с собой. Всегда готов хоть на войну, хоть в отпуск. Однако самолёт-то будет военный! И в нем нет стюардесс с подносами. Значит, придётся тащить все с собой. По сценарию, составленному опять-таки Сашкой, я должен доставить до самолёта банку солёных огурцов (которую надо взять у него дома). Эти огурцы будут крайне необходимы для выживания подводников на борту холодного самолёта.

Сашка – улыбчивый светловолосый парень невеликого роста. Чемпион мира по налаживанию незатейливого военного быта в тяжёлых условиях. Прицепив какую-нибудь «рюшечку-занавесочку», он, как волшебник, умел превращать крашеное железо в родной дом моряка. Впрочем, уют создавался вокруг него и без всяких «рюшечек». В минуты затишья к нему, как магнитом, притягивались люди. У наших начальников частенько возникало желание разогнать эту «банду бездельников» и наказать зачинщиков, но стоило им приблизиться на дистанцию восприятия речи, как их рты растягивались до ушей и они невольно пополняли ряды благодарных Саниных слушателей.

Частенько бывало, что механик, устав искать кого-нибудь из своих подчинённых, расталкивал со стороны своеобразной галёрки толпу собравшихся и при этом орал дурным голосом разные обидные фразы. А потом стоял с красной рожей, пока из толпы, как жулики, пойманные на месте преступления, выходили командиры и механики соседских лодок, покрасневшие начальники политотделов, различные проверяющие офицеры… из Главного штаба ВМФ.

На попе ровно всегда оставались сидеть только два человека. Сам Александр Егорович Дуплоноженко – командир реакторного отсека атомной подводной лодки «К-469» и контр-адмирал Усов – командир нашей дивизии, оба с перекошенными от обиды рожами. У одного, казалось, отобрали скрипку с последней струной, второй отвечал самому себе на вопрос: как он, старый дурак, мог попасть на этот балаган?

Без специальной тренировки находиться в числе Санькиных слушателей или даже читателей было опасно для жизни. Иногда отмечались самые настоящие «медицинские» случаи.

Однажды доктору пришлось откачивать нашего командира, капитана 1 ранга Лапшина Владимира Аркадьевича. Он в тот момент страдал воспалением лёгких, и ему не только смеяться, глаза открывать было нежелательно. И заступает он в таком состоянии дежурным по дивизии подводных лодок. Закутывается в шинель, перетягивается ремнём с кортиком…

Командиром он был весьма неулыбчивым. В обычный день попадись ему поперёк дороги, только дымящиеся тапочки с дырочками останутся, а тут ещё этот кашель…

Когда он обнаружил очередное «сборище негодяев» и протянул руку, чтобы отобрать зачитываемый на «сходке» документ, он был ещё относительно здоровым человеком. Но когда начал его внимательно изучать, стало ясно, что без доктора уже не обойтись.

Все действо происходило в моей каюте на береговой базе. В тесной шинели, согнутый пополам и стоя на четвереньках, Лапшин засунул голову под мою железную койку и там то ли кашлял, то ли скулил… Помирал, однако… Вдвоём со старпомом мы попытались вытащить его из-под койки за заднюю часть туловища. Но командир был мужиком жилистым, и крепко держался за ножки кровати. Прибежавший на крики доктор, быстро оценив ситуацию, тут же шмыганул под койку и стал там предпринимать попытки оказания первой медицинской помощи. Через некоторое время их обоих увезли в госпиталь. На пыльном полу осталась лежать растоптанная чьими-то ботинками бесценная папка с названием: «Папка объяснительных записок мотросса Щербакова», её старательно собирал и редактировал механический лейтенант под руководством Сани Дуплоноженко.

Дверь нам открыла старшая Санина дочь – пятилетняя Катя.

– Тише, папа, не кричите, дядя Женя спит.

На Сашкином лице замерла улыбка. Мы вошли в маленькую комнату, в которой ютилась его семья. На кровати лежало жирное трясущееся тело с закрытыми глазами. Наверное, оно пыталось изобразить глубокий сон. На спинке стула висел засаленный китель армейского прапорщика. Жена в это время, должно быть, вышла в магазин. Саня протянул руку в шкаф и достал свой кортик, секунду смотрел на него отупевшим взглядом, затем быстро вышел из комнаты.

После возвращения экипажа из учебного центра, Шура поселился в казарме и в свой дом не вернулся. Я тоже жил в казарме. Холостякам другого жилья не полагалось. По вечерам жарили картошку с мясом, заботливо доставленную «годками» с камбуза, пили спирт и до хрипа спорили по вопросам устройства систем и механизмов подводных лодок первого и второго поколений.

Мы пришли в экипаж атомной подводной лодки К-469 одновременно.

Я прямо со скамейки Тихоокеанского училища, Саня, в «грязном кителе», из экипажа Гвардейской атомной подводной лодки первого поколения. На этих лодках был минимум автоматики, и многие действия экипажу приходилось выполнять своими руками. Офицеры с атомных лодок первого поколения смотрели на любых других так же, как могут смотреть прожжённые спецназовцы на постовых гаишников. На груди у него красовался «орден Красного Знамени» – гвардейский знак старого экипажа. Был он уже в звании гвардии старший лейтенант, и вот это «Гвардии» бесило нашего механика больше всего. Выговаривать всякий раз это слово при обращении к подчинённому было в тягость. А простое обращение по фамилии у нашего механика ещё надо было заслужить. Вдобавок к пижонскому «грязному» кителю новый подчинённый оказался ещё золотым медалистом по выпуску из училища! Вся система полочек, конфеток и кнутиков, старательно насаждаемая нашим механиком, затрещала по швам. Саня знал и умел все, что ему было положено, что не положено, и то, что не знал и не умел никто. Все же остальные офицеры приняли Сашку в экипаж, как родного. Сквозь лобовую кость у него всегда просвечивалось искреннее желание помочь каждому хорошему человеку. А такими были у него все.