Минут через пять без стука в дверь вошёл давешний полковник, молча взял графин, открыл, понюхал, и так же молча поставил на место. Осмотрел нас, покачал головой и ушёл, козырнув.

Минут через двадцать пришёл майор, налил из графина полстакана, понюхал воду, попробовал, печально посмотрел на нас, тяжко вздохнул и вышел.

P.S. – Серега, а ты весь спирт вылил?

– Да ни капли!

– ???

– Я в чайник перелил.

Колонна готовилась к выходу. До времени «Ч» оставалось чуть больше суток.

Это была не совсем обычная колонна, которые с определённой периодичностью ходят по пыльным горным дорогам через перевалы, доставляя грузы и забирая раненых. Она должна была доставить оружие и боеприпасы небольшому пограничному отряду, прикрывавшему южную границу.

Отряд там был поставлен не так давно, и располагался в одном из горных кишлаков, жителей которого осталось не так много. Местные восприняли появление отряда скорее с пониманием, нежели с неприязнью. Во всяком случае, периодического появления мелких бандгрупп можно было не опасаться. Да и пограничники старались помогать жителям продуктами и всякой хозяйственной мелочёвкой. В общем, с появлением отряда в этом месте, жизнь стала более мирной.

Отряд перекрывал сложный, горный участок границы, через который периодически пытались прорваться разрозненные группы моджахедов. Постоянно бойцам отряда приходилось пресекать попытки ухода таких групп на сопредельную территорию, и с каждым разом эти попытки становились все более агрессивными.

Изначально планировали выслать несколько вертушек и отправить все необходимое по воздуху. Но в последние несколько дней погода сделала это невозможным. Во время очередной связи с отрядом были согласованы время и маршрут следования колонны, а также варианты прикрытия на пути следования.

Ранним утром из отряда вышла разведывательно-поисковая группа, в задачу которой входило отследить движение колонны на маршруте.

– Как же все это надоело! – опять пришла знакомая мысль. Уже шёл третий месяц командировки. Мелкий, промозглый дождь добавлял ещё большего уныния; казалось, что каждая ниточка в одежде мокрая насквозь. Очень хотелось курить, но даже мысль об этом казалась предательской. Осталось одно желание – закрыть глаза и в один миг оказаться дома, в сухости и тепле, просто растянуться во весь рост на диване, и слушать, как на кухне бубнит радио.

В ухе зашипел наушник радиостанции:

– Всем внимание! Начинаем движение! Вторая передача. Дистанция между машинами 10 метров!

Несколько БМП-шек одновременно фыркнули, выпустив клубы чёрного дыма, и нетерпеливо скакнув, двинулись вперёд.

Когда сидишь на броне, осматривая уходящий вверх склон, то каким-то, не установленным, чувством чувствуешь, как на тебя смотрят. Но не просто смотрят, а выцеливают выстрел. Выстрел, так, чтобы сбоку, наискосок, чтобы броник не помешал, не дал рикошета.

Ты сам все это знаешь, понимаешь и ничего не можешь сделать, потому как не видно, кто и откуда смотрит, где затаилась смерть! Это станет понятно потом, когда он выстрелит, а сейчас ты готов распластаться, раствориться, сделать своё тело, как можно меньше, а ещё лучше вообще быть не здесь.

Именно это чувство позволило почувствовать беду впереди, замаскировавшуюся и ждущую всех нас среди камней. Именно оно, а не грохот выстрелов пулемётной очереди, не грохот разрывов гранатометных выстрелов, проникающих в стальную броню, как в масло, и выжигающих раскалённой струёй все живое внутри, позволило кинуться под прикрытие спасительного склона на миг раньше несущейся навстречу смерти.

Оцепенев от леденящего душу ужаса и увернувшись от раскалённого языка смерти, налетевшего со спины, ты ждёшь, вжавшись всем телом в камни, слыша, как рядом впиваются пули и крошит каменные глыбы рой осколков. Что-то проясняется; видно, как валуны на склоне подсвечиваются вспышками, трассами очередей, как откуда-то с самого верха, оставляя еле видимый след, в броню вгрызается ещё один выстрел. Как со второй машины срывает башню, и, оставляя чёрный, жирный, дымный след, она улетает в сторону. Третья машина, резко отпрыгнув назад, поднимает ствол, одновременно поворачивая башню, огрызается выстрелами. Стены ущелья многократно усиливают грохот боя. Смерть грохочет и разлетается рядом с тобой, градом пуль и осколков. На мгновение все стихает – есть передышка; вскакиваешь и делаешь пару шагов, выстрел, вновь падаешь за спасительный камень.

Опять долгие секунды ожидания. Пули ложатся совсем близко, каждая из них способна убить. Превратить тебя, живого человека, в труп. Из-за этого камня видно, где укрылся пулемётчик, и есть возможность его достать. Только головы поднять не даёт шквал огня, обрушенный в глубину ущелья.

Вновь БМП, уже дёрнувшись вперёд, работает по склону из пушки. Опять передышка, вскакиваешь, петляя, перебегаешь, вновь камень. С разных сторон слышатся короткие очереди, разрывы гранат, крики, стоны раненых. В сетке прицела, скрываемая камнями и черными клубами дыма, различается голова «духа». То появляясь, то исчезая за камнями, он простреливает все открытое пространство ущелья. Сердце стучит как бешеное, и в голове только одна мысль:

– Его надо достать!

Нужно всего пару-тройку секунд, чтобы прицелиться и выстрелить. Всем телом чувствуешь, как твой камень содрогается под ударами пуль. В такую минуту все решает одно мгновение, в тот момент, когда, плюнув на все, высовываешься из-за спасительного укрытия, и тебя не остановить. В бровь привычно упирается наглазник, в сетке в такт ударам сердца пляшет голова пулемётчика, выдох, пауза, спуск, выстрел. Вновь перебежка, вновь камень, где-то совсем рядом расколола камень его последняя очередь. Пулемёт осёкся и замолчал.

БМП, медленно двигаясь вперёд, подошла к горящей машине. Фыркнув двигателем, упёрлась, и с надсадным воем пытается столкнуть её с дороги. Первый шок прошёл, оставшиеся в живых перебрались под защиту брони, со склона все реже раздавались короткие очереди. «Духи» уходили.

Из-под днища передней машины периодически слышались скупые очереди, два-три патрона. Там ещё был кто-то жив. Это позволяло перебежками двигаться вперёд. Во всей этой суматохе ты подчиняешься только инстинктам. Поднялся, перебежка, выстрел, упал. Опять перебежка, сзади прикрывают. Слышно, как пули зловещей дробью стучат и плющатся о броню. Вокруг дым, запах гари, и ещё один сладковатый, палёный. Кто-то, оттолкнув тебя, двигается вперёд, к первой машине, ты прикрываешь. Сзади, гулко ухая по ущелью, работает БМП. Вращая башней, поливает из пулемёта последние очаги сопротивления среди камней. Все, тишина, кто уцелел, ушли.

Среди этого хаоса сгоревших и покорёженных машин, каменного крошева, стреляных гильз, пыли, дыма слышны мат, стоны раненых, крики живых, оглушённых грохотом боя, закопчёных ребят. Ты сидишь, привалившись к камням, с непониманием оглядываешься по сторонам, тебе что-то говорят, машут руками, кто-то подходит, тряся за плечо, протягивает флягу, ты не видишь, тебя здесь нет, ты ещё там, до того, как начался весь этот ад!

– Мужики, вставайте, – мстительно и громко объявил Олег Сазыкин.

Не знаю, как в транспортной, а в пограничной авиации обычно штурман играет роль «утреннего петуха». Не надо ржать, я в хорошем смысле. В его негласные, но свято соблюдаемые обязанности входит встать на полчаса-час раньше экипажа, сходить на АДП,[192] узнать погоду и прогноз по маршруту и пункту посадки, узнать судьбу заранее поданной заявки на вылет (или подать таковую, если накануне не до того было). После этого надо вернуться или позвонить и сообщить командиру собранную информацию, чтобы тот принял решение на вылет. Бывают, правда, такие случаи, когда не то что штурману – ёжику ясно, что нефиг даже дёргаться на вылет. В этом случае штурман прокрадывается обратно, чтобы никого не разбудить и вползает под одеяло с мыслью добрать свои полчасика-часик украденного службой сна. Обычно после этого нас всех ждёт пятиминутка гнева, когда сквозь дрёму взглянувший на часы командир узнает, что на час проспал вылет. Потом все выясняется, но спать уже все равно невозможно.