– Там восемнадцать позиций!

– Ну, и что? Кстати, срок – неделя.

И я пошёл. Я знал, что меня ждёт. Ни одной разведке мира эта работа была не по силам. Матёрый агент «Моссад», получив такое задание, от отчаяния вступил бы в Союз православных хоругвеносцев; глубоко законспирированный крот из ЦРУ, осознав всю безнадёжность миссии, заливаясь слезами раскаяния и осознания, пал бы на колени перед мемориальной доской Андропову на Лубянке.

Советский офицер ничего этого сделать не имел права, поэтому я начал поиски.

В те годы Рода и Виды Вооружённых Сил, подобно амёбам на предметном стекле микроскопа, то объединялись, то, наоборот, распадались на части, а штабы и службы бессистемно бродили по Москве, ненадолго задерживаясь в самых неожиданных местах. Помню, одна солидная организация почти полгода прожила на продуктовом складе на Ходынском поле, а другая снимала угол у Института космической медицины. Судя по запаху, это был угол вивария.

Телефонов этих штабов и служб никто не знал, потому что они все время менялись. В некоторых конторах городских телефонов не было вообще, и с чиновниками приходилось общаться с помощью полевого телефона на тумбочке дневального.

Как я и предполагал, никто точно не знал, что секретно, а что нет. В результате трансформации Вооружённых Сил СССР в ОВС СНГ, а потом и в ВС РФ часть документов попросту исчезла. Окончательную стройность и законченность картине придало объединение ВВС и ПВО. Однако, все в один голос повторяли, что где-то в одном из высоких штабов есть некто, и этот некто знает точно. Через две недели поисков его удалось найти.

Это тоже был очень странный дом. Чудовищная трёхметровая входная дверь, украшенная бронзовым милитаристским инвентарём, казалось, не открывалась лет сорок. Приглядевшись, я обнаружил, что в ней сбоку прорезана дверь обычных, вполне человеческих размеров.

Больше всего это напоминало зал ожидания на железнодорожной станции Конотоп. Какие-то доисторические чугунные лавки, крашеные десятью слоёв краски стены, устойчивый запах прокисшего табачного дыма и бойлерной.

Громадное здание было построено по какому-то запутанному, бестолковому плану. Я шёл по тёмным коридорам, которые неожиданно поднимались на полметра и также неожиданно сворачивали в тупик. Я поднимался на лифтах, которые ходили почему-то только с четвёртого до седьмого этажа и спускался по коротким, плохо освещённым лестницам. Через некоторое время я полностью потерял ориентировку, потому что окон на набережную мне не попадалось, а спросить было не у кого. В самый разгар рабочего дня здание казалось пустым и заброшенным, во многих коридорах не горел свет, табличек на дверях тоже не было. Наконец, за дверью одного из кабинетов я услышал голоса. В комнате расположилась компания полковников, которые вкусно кушали рыбку под «Очаковское специальное», расстелив на столе какие-то чертежи. О том, что сидят давно и хорошо, свидетельствовало обилие «стреляных гильз», аккуратно составленных под столом. На меня полковники отреагировали вяло, впрочем, один всё-таки нашёл в себе силы поинтересоваться, «Какого, собственно…» Я объяснил. Полковник надолго задумался, покачиваясь над столом, и разглядывая младшего по званию, нахально оторвавшего его от любимого дела, потом сосредоточился и одним ёмким жестом показал, куда идти, примерно так, как это делают лётчики, поясняющие ход воздушного боя. Я, в свою очередь, напрягся, запоминая дорогу. О том, чтобы переспросить, не могло быть и речи.

Наконец, нужный кабинет обнаружился, за столом в углу сидел какой-то полковник.

– Разрешите?

– Заходи, – приглашающе махнул рукой полковник, – тебе чего?

Я на одном дыхании выдал уже заученную наизусть фразу о рассекречивании.

– Ишь, – удивился полковник, – точно, ко мне. Ну, садись. Повезло тебе, – почему-то добавил он. – Понял?

– Так точно, понял! – механически ответил я.

– Пока ещё ты ни хрена не понял, но сейчас поймёшь.

Хозяин кабинета, не глядя, протянул руку и выволок из открытого сейфа толстую тетрадь.

– На! Садись, где нравится. Чего будет непонятно, спросишь. Понял?

Видимо, словечко «понял» у полковника было любимым.

Я стал разглядывать тетрадь. Это даже была не тетрадь, а книга вроде гроссбуха в потёртой обложке «под мрамор». «Рабочая тетрадь инженер-майора… (зачёркнуто)… подполковника… (зачёркнуто)… полковника… Начата в 195…. Записи в книге велись разными почерками, чёрными и фиолетовыми чернилами, по-моему, кое-где даже химическим карандашом. Но там было всё! То есть, в буквальном смысле все авиационные средства, которые когда-либо выпускались в СССР, начиная с допотопной ламповой станции, когда-то стянутой у американцев, и кончая самыми современными изделиями. Даты приёма на вооружение, номера приказов, грифы, приказы о рассекречивании, заводы-изготовители, словом, всё, о чем можно было только мечтать. В аккуратно разграфлённой тетради, чётким, канцелярским почерком.

– Ну, теперь-то понял, что тебе повезло? – спросил полковник.

– Теперь понял! – восторженно подтвердил я.

– И опять ты ни хрена не понял, – терпеливо сказал полковник. – У меня вот диабет, жрать ничего нельзя, о водке я вообще молчу. И уколы. А я переслуживал, сидел тут. Потому что квартиру ждал. А вчера ордер получил, так что мне здесь осталась крайняя неделя. Ты вот здесь кого-нибудь, кроме меня, видишь?

– Нет… – удивился я. – Не вижу.

– Правильно, что не видишь, потому что кроме нас с тобой здесь никого нет и быть не может. Я в отделе остался один, все поувольнялись. Когда я сюда пришёл, майором ещё, мне эту тетрадь передал полковник, который на дембель уходил, и объяснил, что к чему. А ему – другой полковник. А когда я уйду, знаешь, что будет?

– Ну… – замялся я, – не знаю…

– А вот я – знаю! Все мои рабочие тетради автоматом полетят в печь, кто в них разбираться-то будет?

– Ну да, наверное…

– То-то, что «наверное»! Я вообще крайний, кто знает! Понял теперь, как тебе повезло?

– Ихтиандр, сын мой, – сказал подполковник С*, – одна очень дружественная, но безрукая кафедра обратилась к нам с просьбой. Надо починить фотовспышку.

– Научные коммунисты все безрукие, – сварливо откликнулся Ихтиандр, – у них только языки длинные, и те из жопы растут!

Работников скрещённых языков Андрей Андреич ненавидел. Дело в том что Ихтиандр пытался учиться на вечернем отделении нашего института, и в прошедшей сессии ему подошло время сдавать Историю партии. К несчастью, ему выпало отвечать заведующему кафедрой, известному, в частности, тем, что во время войны он служил в СМЕРШе. Зав. только что прибыл с очередного райкомовского камлания, поэтому пах коньяком и был благостен. Однако, выслушав Ихтиандра, он сообщил, что тот за 10 минут набормотал как минимум на «пятнашку» с поражением в правах, и влепил ему «банан» прямо в зачётку. Потом наш начальник сходил с этой зачёткой куда надо, и «банан» трансмутировал в тройку, но, как говорится, осадочек-то остался…

– Из жопы, значит? – задумчиво переспросил подполковник С* и вдруг заорал:

– Ты кому это говоришь, а?! Мне, коммунисту?!! Да ты же контра! Водолазная гидра контрреволюции! А ну-ка, – тут подполковник С* завозился в кресле, пытаясь передвинуть кобуру на живот (он был дежурным по кафедре) – прогуляйся во-он до той стеночки…

– Да вы все равно не попадёте! – нахально ответил Ихтиандр не двигаясь с места, – когда последний раз из пистолета-то стреляли?

– А вот сейчас и проверим, – как бы про себя пробормотал подполковник С*, – патроны у меня лишние есть, – сейчас я этому белому гаду плавательный пузырь нарушу…

– Ну, ладно-ладно, – заюлил Ихтиандр, почуявший, что шутки кончаются, – где вспышка?

– Вон, пакет на столе. Да там и делов-то… фишка от синхроконтакта отпаялась.