Трифонов: Выходим в лес, отрабатываем действия отделения. Направление… рубеж развёртывания в цепь… рубеж атаки – дорога в лесу, направление дальнейшего движения…

Отделение весело скачет в лес – чего бы не побегать вместо занудства в аудиториях, исправно разворачивается в цепь и выскакивает на опушку.

Действие третье, те же и водители.

Отделение с утробным «Ыррра-а-а-а!» цепью мчится к дороге, на которой у закрытого по случаю прохождения электрички шлагбаума стоит грузовик. Я не знаю, что себе подумали водители, увидев в подмосковном лесу группу откровенных партизан, но, судя по всему, говном к ветровому стеклу их припёрло основательно.

Отделение же, завершив атаку дороги, бодро убыло в направлении дальнейшего наступления.

Финал.

Майор Трифонов получает немеряных люлей. Основание – помянутый грузовик вёз на стрельбище патроны и двое в кабине были вооружены и, вообще говоря, обязаны были открыть огонь на поражение. К счастью, их просто заклинило от такой неожиданности.

– Что-о-о?! – рёв. Похоже, сейчас кого-то будут убивать.

– Влага… – а вот и жертва; говорить пока может, но уже как-то неубедительно.

Это парнишка из нашей группы экзамен сдаёт. Разгильдяй редкостный, но человек хороший. Плохому я б своей конспект не дал. Даже интересно что он на этот раз учудил.

– Что за бред?!!

– Тридцать процентов…

– Что за?.. Вы что пили?!!.. Вы хоть понимаете, что говорите?!!

– Вы сами так на лекции давали, вот, в конспекте…

– Й-о… Я такой хе… ерунды точно сказать не мог! Это ж бред!!!.. Бре-е-е-ед!!!

Блин, нормальный же у меня конспект! Он что, списал с ошибками? Или… без ошибок, слово в слово? Оп-па… Ну, тогда сейчас будет коррида…

Апрель в Киеве – дивное время. Позади слякоть зимы, на улицах зелень, солнце пригревает, ветерок не дует, а словно поглаживает… Так на волю хочется… Вместо этого сижу на лекции. «Конструкция авиационной техники. Гермокабины».

Народа в аудитории, прямо скажем, негусто: одни, участвующие в «Студвесне», (наш ответ КВНу) от занятий на время репетиций освобождены; другие, почуявшие весну, не поленились сбегать в санчасть за ОРЗ… причём и тех и других можно без труда отыскать в близлежащих пивнушках. Сходить к медицине я поленился, и сейчас конспектирую требования к пассажирским салонам. Скучно.

Добрались до условий внутри салона. Температура… скорость движения воздуха по салону… влажность… М-да, скучновато. И от скуки между «влажностью» и «давлением» вписываю до той поры неизвестный науке параметр – «влагалищность». С уточнением: «не менее 30%».

Ерунда вроде, а как-то повеселее на лекции сидеть стало. А там и пара кончилась, и вообще забыл я об этом случае примерно через час.

–– Так… – шипение, будто в аудитории паровоз избыточное давление сбрасывает или пара тысяч гадюк в брачные игры играют. – Так. И. Зачем. По. Вашему. Это. Нужно?!!

А вот ответ на этот вопрос в конспекте точно есть, сам поулыбался, придумывая…

И слышно бодрое:

– Чтобы экипажу скучно не было!

P.S. Когда прошли конвульсии и смех сменился всхлипываниями, преподаватель с трудом выдавил: «Три… балла… свободен… Бля… хорошо, что я у вас последний семестр вёл…»

Вы простите, я сегодня быстренько. Вспомнилось вдруг.

Занятия в учебке. Препод – майор объясняет что-то. Про железки, естественно. Все детали и агрегаты у майора иначе чем «Хренация» не называются. В моём взводе служил мальчишка один, узбек, по-моему. По-русски говорил, вроде, неплохо, но свой ступор содержал всегда в полной боеготовности.

На следующий день возимся в боксах – практические занятия как бы.

Вдруг ворота откатываются, и грузно заходят несколько чинов. Комиссия какая-то экспромтом нас посетила. Кто-то из пажей погорлопанил, молодое пополнение представил. Ну, и покатился самый главный в народ. Походил, попугал. Вспотели мы от страха. А тут подходит этот самый главный к узбеку нашему. Не помню уже, с чем он там возился, да только ключи от страха выронил, побелел, вытянулся.

– Как зовут?

– Алёша…

– А по-настоящему?

– Ахмат…

– Как служба?

– Харашо служба, служу Савецкому Саюзу!

Тут ряды немного колыхнулись от тихого счастья, потому что Ахмат в придачу выдал пионерский салют. Чин грозно оглядел нас, и мы присели. Со сплющенной физиономией он взял руку Ахмата и попытался опустить, но ступор включился, и это было нелегко. Потом чин плюнул дёргать его за руку, указал на какой-то узел и спросил:

– Это что?

Ахмат со всё ещё поднятой рукой побелел ещё немного, потом выдавил:

– У меня написан, я сейчас.

Офицер отреагировать не успел, Алёша опустил руку и быстро-быстро залистал свои записи.

– Вот, хренация .

У комиссии вывалились глаза, а у нас разогнулись скобы на ремнях. Но смеяться никто себе не позволял. Офицер на выдохе, указывая другой узел:

– Ну, а это что?

Ахмат опять залистал, залистал:

– Тож хренация !

Сзади раздался стон и глухой стук. Но никто на такие мелочи уже внимания не обращал.

– Хорошо, – сказал чин, уже плохо скрывая душащий смех. – Это хренация и это хренация . Чем они отличаются?

Ахмат думал совсем чуть-чуть.

– Это вчера биль хренация , а это – позавчера биль хренация .

Тут, значит, трупы повалились уже без всякого страха. Кажется, на ногах никто не устоял. А офицер взял руку Алёши, вернул её в пионерское положение, отдал ему такой же салют и, забрав свиту, отвалил.

И был объявлен перекур.

Вот и Новый Год, первый в армии, первый вдали от дома. Моя рота заступила на дежурство. Старшина решил ни с кем не конфликтовать по случаю праздника, и посты с часами были распределены волей жребия. Из окна казармы на втором этаже была видна пёстрая светская жизнь за хмурым кирпичным забором. Вернее, фрагменты её. Были видны штанги и заснеженные крыши троллейбусов, снующих туда-сюда, праздничный лозунг с пожеланиями, подвешенный на растяжке, гирлянда, спешащие граждане на противоположной стороне тротуара, стайки детишек, милиционеры, поедающие пломбир в вафельных стаканчиках. Напротив уже две недели торговали ёлками. Озабоченные горожане, укутанные в шубы и пришлёпнутые сверху меховыми шапками, хватали зелёную под мышку и торопились вернуться в дом. Тёплый дом. Где кухня работала на полную мощь, выдавая на гора салаты «Оливье», холодцы, винегреты, «Наполеоны» и прочую снедь. Тёплый дом, где поселилась праздничная атмосфера, и радостно щебетали около ёлки малые сестрички. Тёплый дом, где мама наводила порядок к приходу гостей, а папа, только что вернувшийся из города, с гордостью вынимал из портфеля добытые с боем две бутылки «Советского шампанского». Тёплый дом, где меня сегодня нет.

Мне никогда не везло в лотереи. Мне ни разу не удалось даже вернуть стоимость билета, потому и пришлось заступать на пост в 23-00, да ещё и на КПП-1. Офицеры, оставшиеся в расположении, видимо, тоже не могли похвалиться удачливостью в бросании жребия. Но, в отличие от нас, они могли позволить себе большее, чем «праздничный» ужин в курсантской столовой. В проходной дверь распухла, расклинилась и стала намертво. Каждые несколько минут кто-то выходил, кто-то заходил. Товарищи офицеры, пытаясь не дышать перегаром, вылезали из такси, вынимали блюда, укутанные в шинели, юркали, не поднимая глаз, в створ тяжеленных ворот и исчезали в парадном штаба. Валил снег, приглушая последние звуки уходящего года. На душе скребли кошки, было тоскливо. Из жилого дома напротив доносился звон бокалов и тарелок, пьяный гомон и обрывки тостов. По улице пробегали опаздывающие к бою Курантов группки горожан. А я, укутанный с головы до ног, вооружённый огромными варежками и бесполезным автоматом, стою здесь, на морозе, и служу Родине. Припомнился новогодний утренник в детском саду, когда мы, детвора, стали в круг и Дед Мороз со Снегурочкой раздавали подарки. Мне достался вожделенный броневичок, с которым потом я спал месяц, аккуратно укладывая его под подушку. Вспомнился Новый Год с друзьями-одноклассниками. Ну, как же, взрослые уже люди, восьмой класс всё же. Там был первый поцелуй и первая сигарета.