Просквозили Герат, свернули перед хребтом на запад. «Двадцатьчетвёрки», у которых, как обычно, не хватало топлива для больших перелётов, пожелали доброго пути и пошли назад, на гератский аэродром, пообещав встретить на обратном пути. «Восьмые», снизившись до трёх метров, летели над дорогой, обгоняя одинокие танки и бэтээры, забавлялись тем, что пугали своих сухопутных коллег. Торчащие из люков или сидящие на броне слышали только грохот своих движков, – и вдруг над самой головой, дохнув керосиновым ветром, закрывая на миг солнце, мелькает голубое в коричневых потёках масла краснозвёздное днище,– и винтокрылая машина, оглушив рёвом, уносится дальше, доброжелательно качнув фермами с ракетными блоками.
Ушли от дороги, долго летели пыльной степью, наконец, добрались. Пару встречала толпа суровых чернобородых мужиков с автоматами и винтовками на плечах. Ожидая, пока борттехник затормозит лопасти, командир пошутил:
– А зачем им этот «Сони», если они могут забрать два вертолёта и шесть лётчиков? Денег до конца жизни хватит.
Взяв автоматы, вышли. Вдали в стороне иранской границы блестела и дрожала белая полоска – озера или просто мираж. Командир помахал стоящим в отдалении представителям бандформирования, показал на борт, очертил руками квадрат. Подошли три афганца, вынесли коробку с телевизором. Выдвинулся вперёд вождь – хмурый толстый великан в чёрной накидке – жестом пригласил следовать за ним. Лётчики двинулись в плотном окружении мужиков с автоматами. Борттехник Ф. докурил сигарету, хотел бросить окурок, но подумал – можно ли оскорблять землю в присутствии народа, её населяющего – реакция может быть непредсказуемой. Выпотрошив пальцами остатки табака, он сунул фильтр в карман.
В глиняном домике со сферическим потолком было прохладно. Вдоль стен лежали подушки, на которые лётчикам предложили садиться. В центре поставили телевизор. Гости и хозяева расселись вокруг. Над борттехником Ф. было окошко – он даже прикинул, что через него можно стукнуть его по голове. Справа сидел жилистый дух, и борттехник незаметно намотал на ступню ремень автомата, лежащего на коленях – на тот случай, если сосед пожелает схватить автомат. Левый нагрудный карман-кобуру оттягивал пистолет, правый – граната – перед тем, как выйти из вертолётов, экипажи, понимая, что шансов против такой толпы нет, прихватили каждый по лимонке. Гости здесь конечно – дело святое, но всякое бывает. Тем более – первого апреля…
Принесли чай – каждому по маленькому металлическому чайничку, стеклянные кружки – маленькие подобия пивных, белые и бежевые кубики рахат-лукума, засахаренные орешки в надщёлкнутой скорлупе, похожие на устриц. Вождь, скупо улыбаясь, показал рукой на угощение. Лётчики тянули время, поглядывая с мнимым интересом на потолок. Пить и есть первыми не хотелось – неизвестно, что там налито и подсыпано. Приступили только после того, как вождь поднёс кружку к бороде.
Гостевали недолго и напряжённо. Попив чая, встали, неловко прижав руки к груди, поклонились, жестом дали понять, что провожать не нужно, пожали руки всем по очереди, обулись у порога, и нарочито неспешно пошли к вертолётам. Беззащитность спин была как никогда ощутима. От чая или от страха, все шестеро были мокрые. Несколько мужиков с автоматами медленно шли за ними. Их взгляды давили на лопатки уходящих.
Дошли до вертолётов, искоса осмотрели, незаметно заглянули под днища в поисках подвешенных гранат, на тот же предмет осмотрели амортстойки шасси – удобное место для растяжки гранаты – вертолёт взлетает, стойка раздвигается, кольцо выдёргивает чеку…
Запустились, помахали из кабин вождю, который все же вышел проводить. Он поднял руку, прикрывая глаза от песчаного ветра винтов. Взлетели, развернулись, ещё ожидая выстрела, и пошли, пошли, – все дальше, все спокойнее, скрываясь за пылевой завесой…
Ушли.
– Хорошо-о! – вздохнул командир, майор Г. – Ещё одно такое чаепитие, и я поседею.
Через полчаса выбрались к дороге, подскочили, запросили «двадцатьчетвёрок» – идём, встречайте.
– Тоже мне, сопровождающие, – сказал командир. – Нахрена они мне тут-то нужны – должны были рядом крутиться, пока мы этот страшный чай пили.
Ми-24 встретили их уже на подлёте к Герату. Пристроились спереди и сзади, спросили, не подарил ли вождь барашка.
– А как же, каждому – по барашку, – сказал командир. – Просил кости вам отдать…
И командир загоготал, закинув голову. В это время из чахлых кустарников, вспугнутая головной «двадцатьчетвёркой», поднялась небольшая стая крупных – величиной с утку – птиц. Стая заметалась и кинулась наперерез идущей следом «восьмёрке». Борттехник Ф. увидел, как птицы серым салютом разошлись в разные стороны прямо перед носом летящий со скоростью 230 машины, – но один промельк ушёл прямо под остекление…
Командир ещё хохотал, когда вертолёт потряс глухой удар. В лицо борттехника снизу хлынул жаркий ветер с брызгами и пылью, в кабине взвихрился серый пух, словно вспороли подушку. Он посмотрел под ноги и увидел, что нижнего стекла нет, и два парашюта, упёршись лбами, едва удерживаются над близколетящей землёй.
– Ах ты, черт! – крикнул командир, выравнивая вильнувший вертолёт. – Ну что ты будешь делать, а?! Напоролись все-таки! И все из-за «мессеров»! Кто это был? Явно не воробей ведь?
Воробьи часто бились в лоб машины, оставляя на стёклах красные кляксы с перьями, – борттехник после полёта снимал с подвесных баков или двигателей присохшие воробьиные головы.
– Видимо, утка, – сказал борттехник, отплёвываясь от пуха, и полез доставать парашюты, которые, устав упираться, уже клонились в дыру.
– Слушай, Фрол, – искательно сказал майор Г. – Если инженер спросит, что, мол, случилось, придумай что-нибудь. Если узнают, что я утку хапнул, обвинят в потере лётного мастерства. Сочини там, ладно? – ты же врать мастер!
– Попробую, – неуверенно пообещал борттехник Ф., думая, что же здесь можно сочинить. Ничего не приходило в голову. Совсем ничего! Может, сказать, что духи в банде разбили? А как? Ну, типа, играли в футбол – 302-я эскадрилья против банды – матч дружбы – пнули самодельным тяжёлым мячом… Нет, не то – что это за мяч, об него ноги сломать можно…
Не долетая до гератской дороги, ведущая «двадцатьчетвёрка» начала резать угол через гератские развалины. Все повернули за ней. Мимо них неслись разбомблённые дувалы. В одном дворике борттехник Ф. увидел привязанного осла, и насторожился. Тут же промелькнули два духа, поднимающие автоматы, уже сзади послышался длинный треск.
– Стреляют, командир! Двое в развалинах справа, – сказал борттехник.
– Уходят под крышу! – сказал, глядя назад, правак.
– Куда смотрим, прикрытие? – сказал командир. – Нас только что обстреляли. Пошарьте в дувалах, минимум двое.
– Там осёл рядом, – подсказал борттехник.
– Там осёл рядом, – эхом повторил командир.
«Двадцатьчетверки» развернулись, ушли назад, покрутились, постреляли по развалинам из подвесных пушек, никого не увидели и пустились догонять пару.
Сели в аэропорту Герата, – осмотреть вертолёты на предмет дырок. Когда борттехник Ф. останавливал винт, покачивая ручкой тормоза, он увидел в правый блистер, как в двери ведомого появился борттехник Л. и, застряв на стремянке, вглядывается в их борт. Борттехник Ф. закурил, вышел на улицу. К нему подбежал борттехник Л.:
– Ты ранен? – заглядывая в лицо.
– С чего ты взял?
– Ну, вас же обстреляли, вон у тебя стекло выбито – когда сели, я смотрю, мешок для гильз до земли висит, ну, думаю, как раз попали, где ты сидишь! А сейчас ты выходишь – все лицо в крови! Чья кровь-то?
Борттехник Ф. провёл рукой по лицу, размазал липкие капли птичьей крови, посмотрел на ладонь. Стоит ли признаваться? – подумал он. – Удачное стечение обстоятельств, скажу, что стекло разбило пулей! Тогда чья кровь?
– А хрен её знает, – ответил он вслух самому себе. – Но точно не наша. Наверное, духа, которого я успел замочить! – и он засмеялся.
– Да, ладно, кончай! – недоверчиво сказал борттехник Л. и полез смотреть дыру. Засунул в неё голову, пробубнил:
