– А-а-а, сталинский сокол! Заходи. Чай будешь?
Это у замполита такая привычка была – всех чаем угощать, всегда заваривал сам, в термосе, а на столе держал стопку пиал для гостей.
– С чем пожаловал? Как летается? Чего зелёный такой? Колдырил вчера, что ли? Ты, вроде, не склонен…
– Никак нет, не пил, спал плохо… Ахмят Ильясович, я по личному вопросу. Мне нужно развестись с женой. Как это сделать?
– Та-а-ак… Прямо здесь, в Афгане?
– Да. Прямо здесь.
– Поня-а-атно… – Замполит почесал лысину. – Сейчас я вопрос задам, а ты подумай, отвечать тебе на него или нет. Имеешь право не отвечать, но я всё-таки спрошу. Причину назвать можешь?
– Могу. Супружеская неверность.
– Кто?
Я назвал фамилию.
– А ты не думаешь, что… – тут замполит осёкся, видно, что-то вспомнив, и не закончил фразу.
– Я понимаю, товарищ подполковник, что мой рапорт портит показатели полка, но…
– Чудак ты, – перебил меня замполит, – сам знаешь, на какую букву. Если я, замполит полка, на эти бумажки, – тут он поднял со стола какую-то папку и швырнул её обратно, – клал, кладу и буду класть, то уж тебя это чесать не должно совершенно. Ты о другом подумай. Ты вот молодой, только служить начинаешь, ты хоть подумал, что с тобой за этот развод кадровики сделают? Знаешь, какая разница между кадровиком и слоном? Не знаешь? А я знаю! Кадровик может больше насрать!
– Ахмят Ильясович, товарищ подполковник, да поймите вы, ну, не могу я с ней больше, тошно мне!
– Ладно-ладно, не ори, не на трибуне. Ты иди пока. А я когда в Союз буду звонить, узнаю, что да как, обещаю. Сам ко мне не ходи – вызову. Допивай чай и иди. И смотри, без глупостей. Ты знаешь, о чём я. Если что – отправлю верблюжачье говно возить! Ну, чего ржёшь? Иди, летай.
Недели через две замполит меня и правда вызвал. Сунул в руки пиалу с чаем и папку.
– Вот. Образцы документов, перепишешь – отдашь мне, я отправлю, куда надо.
– Спасибо, товарищ подполковник, разрешите идти?
– Куда?! Хочешь, чтобы полштаба узнало? Сиди, пиши здесь, ты мне не мешаешь. И чай пей, доктора говорят, зелёный – самый полезный…
И вот, написал я все бумаги, вложил их в папку, и когда отдавал замполиту, ещё подумал: «Ну, все. С этим – кончено». Но это я тогда так думал…
Прошёл, наверное, месяц или около того. Летали мы очень много, шла войсковая операция, уставали мы страшно, толком не ели, да и выспаться не получалось. И вот однажды на предполётных указаниях что-то мне особенно паршиво стало, во рту горечь – не сплюнуть, правый бок тянет и голова кружится, но стою, терплю, думаю, на улице полегче станет. Вдруг ко мне доктор подходит и за руку берёт, а у него руки, как лёд. Я и говорю:
– Степаныч, ты не заболел часом? Больно у тебя руки холодные!
– У меня-то как раз нормальные, – отвечает врач, – а вот у тебя жар!
– Товарищ командир, старшего лейтенанта Костина к полётам допускать нельзя! Ему нужно срочно в санчасть. Разрешите?
И вот идём мы, меня доктор под руку ведёт, а у меня такое ощущение странное, будто части тела живут своей жизнью. Ноги сами куда-то идут, руки машут, лёгкие дышат, а сам я, ну, душа что ли, как бы отдельно от всего этого находится и со стороны наблюдает. До санчасти дошли, я на койку сел, нагнулся, чтобы ботинки снять, и сознание потерял.
В общем, оказался у меня гепатит, желтуха. Черт её знает, откуда. И так мне паршиво было, что я почти ничего и не помню. Иногда сознание возвращалось, но это ещё хуже… Знаешь, нам в детском саду на сладкое фруктовое желе давали, ну, в формочках такое, трясучее, красное и синее. Так вот, когда у меня жар был, мне казалось, что я – то самое красное желе, а когда температура спадала, и лило с меня, как после бани, что синее…
Ну, первым бортом меня в Союз вывезли. Когда к самолёту носилки несли, я в себя пришёл. Смотрю, а рядом наш замполит стоит и мне в руки свой термос сует.
– На, – говорит, – возьми, я там китайский зелёный заварил, тебе теперь обязательно чай нужно…
Не поверишь, вцепился я в этот термос мёртвой хваткой, к себе прижал, так и летели. Когда совсем паршиво становилось, я к нему щекой прислонялся – он прохладный… И в госпитале он со мной всё время был, его никто не трогал, а я с ним – как ребёнок с плюшевым медвежонком…
В общем, провалялся я в госпитале два месяца. В Афган меня уже отправлять не стали, дали отпуск при части и отправили по месту прохождения. А при выписке доктор сказал:
– Ну, старлей, считай, второй раз родился. Ходил ты по самому краю, но – вытянули, и почти без последствий. И запомни: если жить и летать хочешь, никакого спиртного. Пей чай из своего термоса, соблюдай диету и не волнуйся.
Так что я, как видишь, указания врачей соблюдаю строго. Только вот как бы ещё так жить научиться, чтобы не волноваться?
Вернулся я в гарнизон, а квартира пустая. Ушла Люсиндра, и вещи свои забрала. Очень она внимательно и аккуратно к делу подошла, ни одной своей мелочи не забыла. У меня сначала такое ощущение было, что квартиру обворовали, потом прошло, конечно.
Первое время я ничего не делал – просто лежал целыми днями, в потолок смотрел, телевизор не включал, книг не читал. Тебе этого не понять, как можно от людей устать. Ведь сначала Афган был, где друг у друга на головах жили, потом палата больничная… А здесь – ты один, и, главное, тишина. Вот по тишине я больше всего стосковался за эти месяцы. В лесу ещё хорошо было, там в одном месте старая вырубка под ЛЭП молодыми ёлками заросла, земляники там было…
И вот как-то утром сижу дома, и вдруг посыльный прибегает: «Товарищ старший лейтенант, вас в штаб вызывают!»
В кабинете замполита сидит какой-то незнакомый полковник.
– Товарищ старший лейтенант, вот тут один гм… документ поступил, ознакомьтесь.
Начинаю читать, и сначала ничего не понимаю. Потом на подпись глянул: ба-а-а, да это же моя Люсиндра постаралась! На двух листах, мелким почерком. Ну, там много чего было, я всё не запомнил. Но было там, например, такое. Дескать, я трус, и в Афгане специально гепатитом себя заразил, чтобы не воевать, а замполит наш, Ахмят Ильясович, меня прикрывал. А уйти ей от меня пришлось, потому что я импотент, и вообще жить со мной было нельзя, потому что я ей денег не давал, а работу она найти не могла…
Полковник дождался, пока я всё это прочитал, и спрашивает:
– Что можете сказать по поводу того, что вы прочитали?
– В сущности, – говорю, – ничего, товарищ полковник.
– Как ничего?!
– А так. Что я себя гепатитом не заражал, доказать не могу, а то, что я не импотент, доказывать не хочу, тем более, в штабе. Остальное всё в том же роде.
– Понятно, – говорит полковник, – вы свободны, а мы будем думать.
Больше я этого полковника ни разу не видел, кстати, до сих пор не знаю, кто он такой, но подумал он хорошо, крепко. После этого разговора служба у меня совсем странная пошла. На должность не ставят, летать не дают, и не говорят почему. И никто со мной разговаривать не хочет. Командир занят все время, замполит только плечами пожимает. И так полтора месяца.
А потом вдруг вручают мне выписку из приказа: «Назначить на должность офицера боевого управления», и – к вам. Кадровики всё сделали грамотно: при назначении с повышением согласия спрашивать не надо, вот они и не спросили. Командир, видно, всё с самого начала знал, но ждал, пока бумаги обернутся. Ну, вот, там я квартиру сдал, вещи, что смог, продал, остальное просто оставил, и в общагу, пока здесь жилье освободится. А когда оно освободится? Хорошо ещё вот с тобой в одну комнату попал…
И должность эта… – тут Николай впервые повысил голос, – не могу я! Понимаешь? Ну не могу! И боюсь! Один раз уже опасное сближение было, боюсь, столкну кого-нибудь. Они мне на разборе знаешь что сказали? Что я в уме теорему синусов неправильно решил, или косинусов, не помню…
– А ты к нашему командиру не ходил? – спросил я.
– Ходил… Только меня здесь никто не знает. Командир сразу личное дело моё взял, полистал и даже слушать не стал, говорит: «Идите, служите!» Видно, понаписали там, постарались на совесть…
