Через пару дней выяснилось, что новый член нашего дружного курсантского коллектива оказался на редкость нрава весёлого и беззлобного, с ярко выраженными признаками высокого собачьего интеллекта. Пару дней он крутился возле дежурной службы, а на третью ночь вылез из своей конуры и уселся возле тумбочки дневального. Рота наша располагалась на втором этаже, и дневальные, чтобы не проморгать бесчисленных дежурных, обеспечивающих и проверяющих, обычно открывали дверь на лестничную площадку и через окно на лестнице наблюдали за входом в здание. Вот эту позицию и облюбовал наш найденыш.
Какой же на утро был восторг, когда дежурная служба рассказала, что за всю ночь пёс не пропустил ни одного проверяющего. Заметив офицера, он негромко тявкал и тут же убегал в свою «шхеру». Особую неприязнь у него вызывала повязка дежурных, так называемые «рцы». На неё он сначала рычал, потом тявкал и уже после этого шхерился. Но он совершенно не реагировал на курсантов, которые возвращались из увольнения или просто из «самохода», и даже доза принятого на грудь его не смущала.
Такие способности тут же были по достоинству оценены. Пса зачислили на штат «ночного помощника дневального» и поставили на котловое довольствие. А за то, что первым, кого он засек в ту ночь, оказался зам начальника второго факультета, известный своей подлючестью и привычкой втихаря прокрадываться в ротные помещения и заставать дневальных врасплох, пёс получил кличку «Коля», потому что этого «лазутчика» звали Николай Иванович.
Такой помощник в ночное время давал возможность дневальным до предела обнаглеть: почитать конспект, отойти покурить или подавить харю о тумбочку, не опасаясь быть прихваченным. Коля бдительно стоял на стрёме.
Скрывать от командира факт проживания Коли во вверенном ему подразделении не имело смысла. Все равно, рано или поздно, обнаружил бы. Поэтому решили сами ему доложить.
– Леший с вами, – резюмировал командир. – Пусть живёт. До первого замечания.
Надо отдать должное, командир довольно терпимо переносил Колино присутствие, тем более что днём на людях он почти не появлялся – отсыпался после ночной вахты. Кэп иногда даже позволял себе почесать у него за ухом, приговаривая: «Как жизнь, ушастый?». Коля с достоинством принимал ненавязчивые командирские знаки внимания, но подхалимских замашек при этом не проявлял, строго соблюдая приличествующую в таких случаях субординацию. Но подспудная мысль – тронуть, в конце концов, и командирское сердце его, видимо, не покидала. Когда командир утром заходил в роту, и дежурный командовал «Смирно!», после чего следовал доклад, Коля стал вылетать из своей конуры, мчаться к командирскому кабинету и усаживаться возле двери. Так повторялось несколько раз. Наконец командир обратил на это внимание:
– Дежурный!
– Я!
– Почему пёс торчит возле моей двери?
– Так он того… Вас встречает, товарищ командир.
– Да? Ну, заходи, Коля, расскажи, что у нас тут ночью творилось. Чувствую, мне не все доложили, – хитро улыбнулся командир.
Это стало ритуалом. Но высший пилотаж Коля показал, когда вдруг полюбил вечерние поверки. Он регулярно пристраивался на правом фланге и замирал на все время переклички. Однажды старшина роты, заметив Колю в строю, в конце неожиданно выкрикнул: «Дублёр Коля!» Тут же со шкентеля[100] отозвалось: «Тяв!». Мы были в истерике.
Но, как говорится, «В России все секрет, и ничего не тайна». Про уникальность нашего пса по училищу поползли слухи. На него началась настоящая охота. Беднягу несколько раз воровали, но он упорно возвращался в свою роту. После очередного покушения командир не выдержал и приказал дежурным по роте лично выгуливать Колю, и не как-нибудь, а на поводке. Тут же из курсантской кассы была выделена необходимая сумма на собачью амуницию. На ошейнике ротный художник сделал несмываемую надпись: «ВВМУРЭ им. Попова. 44 рота».
Наши соседи-одногодки, но с другого факультета, рассуждая примитивно, как положено связистам: «Подумаешь! У нас тоже усы растут!», приволокли к себе в роту какого-то помоечного придурка. После отбоя пёс взвыл, и выл, не переставая, до самого утра. Семьдесят рыл всю ночь таращились в потолок и через два дня пса выгнали.
А потом началось.: Всяк из увольнения идущий считал своим святым долгом притащить с собой какого-нибудь пса. Иногда со скандалом. Какие-то идиоты увидели старика, дремавшего на скамейке у английского пруда. Рядом на поводке тихо лежал пёс. Его дёшево купили за конфету, поводок пристегнули деду за петлю тужурки и смылись. Дед очухался, удивился, тут же нашлись очевидцы, и старик рванул с жалобой к дежурному по училищу.
Вот таким незатейливым способом наше училище радиоэлектроники постепенно превращалось в собачий приют. Бездомных собак к радости коммунальных служб города становилось всё меньше, а у нас уже вовсю игрались собачьи свадьбы. Сытое существование собачьей стаи обеспечивала камбузная бочка для отходов. Три раза в день камбузный наряд вываливал в неё огромные лагуны.[101] Половину, естественно, мимо, к великой собачьей радости. Вокруг бочки вылизывалось всё, до зеркального блеска, так что приборку вокруг бочки уже забыли, когда делали.
Но, в один прекрасный день идиллия кончилась. Однажды дежурная служба КПП училища прикормила с вечера какого-то пса. За кусок мичманской колбасы тот «веселил» их всю ночь, резонно решив, что КПП отныне его законная территория. Утром народ потянулся на службу. Дневальный на «вертушке» проверял пропуска, мичман, с глазами как у окуня от недосыпа, сидел за столом в своём аквариуме, а пёс дремал здесь же у его ног. И тут на КПП входит зам начальника училища контр-адмирал Токарь. Мичман срывается с места и бросается ему навстречу.
– Смирно! – орёт мичман. – Товарищ контр-адмирал…
Пёс вскочил, как ужаленный. Или он спросонья вопль «Смирно!» с командой «Фас!» перепутал, то ли патологически не любил начальство, как и наш Коля, а может, расценил адмиральское вторжение, как посягательство на свою территорию, только шерсть на загривке встала дыбом, клыки наружу и… Прыжок – и пёс мёртвой хваткой вцепился в адмиральскую штанину и надолго на ней повис. Адмирал окаменел. На весь КПП шум, крики, рычание, треск материи и отборный флотский мат. Когда, наконец, пса оторвали от начальственных штанов, оттащили и пинками выгнали на улицу, адмирал, само собой разумеется, снял весь наряд КПП во главе с мичманом. Злой как пёс цепной, он, пока добирался до своего кабинета, снял со службы дежурного по гаражу, помощника дежурного второго факультета и вздрючил трёх случайно попавшихся курсантов. Собачья проблема, сама того и не желая, неожиданно вышла на высокий адмиральский уровень.
– Начальника строевого отдела ко мне! – рявкнул адмирал адъютанту, влетая в приёмную. Когда капитан 3 ранга Порохов на ватных ногах вошёл в его кабинет, диалог состоялся короткий.
– Где твоё представление на 2 ранга? – прошипел адмирал.
– У вас… на подписи…
– Так вот, если в 14-00 ты мне не доложишь, что ни одной собачьей твари в училище нет, считай, что я эту бумагу не видел.
Через полчаса в училище началась карательная операция. Несколько мичманов, вооружившись спортивными винтовками, учинили кровавую бойню. Плац, в центре которого был разбит фруктовый сад, наполнился лаем, рычанием, визгами и ружейной стрельбой. «Охотники» по всем правилам военной тактики согнали в сад огромную стаю, окружили и, даже не предлагая капитуляции, с ней расправились.
Какие там занятия? Курсанты вместе с преподавателями торчали в окнах, наблюдая и комментируя «боевые действия». Такое не каждый день увидишь! В ближайший перерыв мы кинулись звонить в роту.
– Где Коля?
– А где ему быть? – отвечает дежурный по роте, – забился в конуре в самый дальний угол и дышит через раз, чтобы не обнаружили.
В 15 часов по училищу объявили большой сбор. Тридцать курсантских рот, построенных в «коробки», вывели на плац. Из адмиральского корпуса вышел начальник училища. Уже тогда, в начале 70-х, у него был радиомикрофон, изготовленный местными умельцами. Училище радиоэлектроники, все-таки. Он мог находиться в любом месте огромного плаца, а мощные громкоговорители добросовестно озвучивали на всю округу даже вполголоса сказанную фразу. После положенных в таких случаях докладов началась адмиральская проповедь:
