27.16. Смиренный гость
Однажды в начале XX в. иностранцы в Китае устроили театральное представление. Среди гостей находился один-единственный китаец. Поначалу иностранцы внимательно следили за происходящим на сцене, но затем постепенно все их внимание приковал к себе единственный в зале китаец. Жалкий вид худого как щепка, изможденного старика крайне забавлял их.
Поначалу они тихо шушукались между собой, а вскоре, уже не обращая никакого внимания на сцену, сосредоточились на китайце, которого стали громко обсуждать. Они посчитали, что могут отпускать любые замечания, поскольку этому старикашке невдомек, о чем они судачат. К тому же его вид был таким, что ни одна из хлестких оценок не казалась им чрезмерной или неприличной. Сам виновник растянулся во всю длину на своем сиденье и выглядел безжизненным, словно душа уже давно рассталась с его телом, позволяя окружающим судачить о себе.
Когда же иностранцы и вовсе разошлись, уже не задумываясь о том, что говорили, китаец вдруг поднялся с места и отправился на сцену. Как только он ступил туда, от его жалкого вида не осталось и следа, а из его уст посыпался град английских слов, резко бичевавших издевки и насмешки, которые отпускали по его поводу сидевшие в зале иностранцы. Затем с расстановкой он произнес: «Послушайте: мы находимся с вами на китайской земле. Вы всего лишь наши гости, однако решили занять место хозяина [стратагема 30] и ведете себя по отношению к хозяевам крайне непочтительно. Если бы мы, китайцы, прибыли к вам как гости, то не вели бы себя столь неуважительно. Я нахожу, что нынешнее происшествие служит еще одним доказательством того, что наше древняя восточная культура и духовная цивилизация далеко, ах как далеко превосходит вашу западную». Затем китаец добавил еще несколько замечаний по-немецки и по-французски, после чего с гордо поднятой головой удалился.
У иностранцев же глаза на лоб полезли от удивления. Лишь теперь до них дошло, что неприметным зрителем оказался знаменитый в ту пору Гу Хунмин (1856–1928). Родившись на Пинанге [кит. Биньланъюй], острове у побережья Малакки (ныне Малайзии) [в одноименном городе (кит. Биньчэн)], он учился в Германии, Франции и Англии. В Эдинбургском университете он в 1877 г. получил ученую степень магистра гуманитарных наук. Он овладел несколькими европейскими языками. После своего возвращения из Европы он долгие годы был личным секретарем и доверенным лицом Чжан Чжидуна (1837–1909), в бытность того губернатором в Кантоне и Учане. После революции 1911 г. он, приверженец Конфуция и противник новой культуры, преподает в Пекинском университете. На немецком языке, среди прочих творений, были изданы его заметки «История китайского [по образцу] оксфордского движения» («Story of a Chinese Oxford Movement», 1911), переведенные Р. Вильгельмом на немецкий язык под названием «Защита Китая от европейских идей» («Chinas Verteidigung gegen westliche Ideen». Йена, 1911).
Данный случай, взятый из изданной в 1996 г. в Хайнане его биографии, был перепечатан в июньском номере за 1998 г. пекинского ежемесячника Жэньу («Персоны») под названием «Гу Хунмин, великий мудрец, прикинувшийся глупцом». Возможно, распространение подобных историй связано с усилившейся в КНР с 1996 г. со стороны государства пропагандой патриотизма, кампанией, заметим попутно, со стратагемным подходом (см. Мария Ся Чжан (Hsia Chang). «Китайский ирредентистский национализм: последний трюк фокусника» («Chinese Irredentist Nationalism: The Magicians Last Trick»: Comparative Strategy. Вашингтон, округ Колумбия, т. 17, № l, 1998, с. 83 и след.).
Гу Хунмин поначалу прикидывается глупым и рассеянным, чтобы затем преподать неучтивым чужеземцам запоминающийся урок. Его образ действий отмечен не только духом стратагемы 27, но в нем присутствует и стратагема 30, о которой он упоминает в своей гневной отповеди.
Схожие примеры использования стратагемы можно отыскать и на Западе: «Только ему удавалось наигранным простодушием разоблачать своих противников». За такой образ действий Пьер Б. Дюкре, бывший ректор Лозаннского университета, в своей надгробной речи назвал швейцарского историка и публициста Жана-Рудольфа фон Салиса «хитрецом» («Всегда старался оставаться человеком»: Прощание с Жаном-Рудольфом фон Салисом [1901–1996] в Брунегге[382]». Tages-Angezeiger. Цюрих, 18.07.1996, с. 9). Литературный критик Марсель Райх-Ра-ницкий (род. 1920) восхищает своей постоянной готовностью «выглядеть посмешищем, чтобы затем с позиции здравого смысла все внезапно расставить по своим местам», или прикинуться простаком и неожиданно сбить других, в том числе читателей, с толку («Властелин книг». Шпигель. Гамбург, № 40, 1993, с. 272, 279). И возвращаясь к Китаю: «Я не понимаю, что вы имеете в виду». Так при посещении Швейцарии китайский вице-премьер Чжу Жунцзи [род. 1928] ответил на вопрос, почему Китаю все еще нужно арестовывать диссидентов, и добавил, «удивляясь вопросу, поскольку в Китае существует свобода слова»: «Я действительно не понимаю, что вы имеете в виду» («Чжу Жуцзи дает радужную картину Китая». Новая цюрихская газета, 26.01.1995, с. 13).
27.17. Битва при Аустерлице
Подготовка к битве при Аустерлице «явилась прежде всего творением весьма сильного шахматного игрока», пишет Роже Грожан (Grosjean), имея в виду Наполеона, в своей книге Аустерлиц, 2 декабря 1805 (Austerlitz, 2 décembre 1805). Париж, 1960, с. 140). В решающий момент Наполеону нужно было побудить противника к сражению, «выказывая одновременно безрассудство и трусость», утверждает Роже Грожан, добавляя: «Высочайшее искусство крупного тактика заключается в превращении целых стран в арену для своих трюков» (там же; см. также Кристофер Даффи (Duffy). Аустерлиц — 1805· Лондон, 1977, с. 76 и след.).
Неудивительно, что Ли Бинъянь в своей книге о стратагемах приводит битву при Аустерлице как блестящий пример применения стратагемы 27. В ходе войны третьей коалиции, особенно Австрии и России, против Наполеона тот после взятия Вены преследовал русскую армию до Ольмюца. Русский царь Александр I (1777 — 1825), «юный самодержец, лишенный всякого опыта, устал от постоянного уклонения своего генерала Кутузова от встречи с Наполеоном. Славные традиции русского воинства… убеждали Александра и его окружение в неминуемой победе. Они хотели решить исход войны одним разом…» (Вальтер Штокласка (Stocklaska). Битва при Аустерлице («Schlacht von Austerlitz»). Брюнн, 1905, с. 11). Кутузов, напротив, считал, что генеральное сражение угрожало русской армии полным уничтожением. Ей следовало отступать, выжидая, пока Пруссия, наконец, не вступит в войну против Франции.
Наполеон знал о противоположных мнениях в руководстве русской армии. Он опасался, как бы Кутузов не настоял на своем. В этом случае Наполеон опасался упустить благоприятный случай добиться быстрой победы и оказаться втянутым в затяжную войну. Поэтому он неожиданно, как следует из описания Ли Бинъяня, приказывает ослабить натиск на русскую армию и начинает прощупывать почву относительно заключения мира.
«Подобно шахматному игроку, — пишет Ли Бинъянь, — Наполеон притворился, что растерян, ни на что не способен и более всего опасается сражения. Все это утвердило царя Александра I в мнении, что настал благоприятный миг разбить французское войско. Столь заносчивый император, как Наполеон, полагал Александр I, лишь тогда просит о мире, когда у него действительно нет выхода. Поэтому Александр I, исходя из своей неверной оценки, пренебрег предупреждениями Кутузова и повел армию в бой против французов. И тут он наткнулся на припрятанный нож, потерпев сокрушительное поражение».