— Что, плохо слышно? — шепчет мне на ухо папин голос, а я вздрагиваю от неожиданности и встречаю его смеющийся взгляд.

Но мне не стыдно — я злюсь!

— Пап, — грубо хватаю его за лацканы, — ну ты ведь… ты же такой красивый и умный мужчина!

— Начало мне нравится, — он улыбается, быстро чмокает меня в нос и, обняв за плечи, подталкивает к моей комнате. Я не сопротивляюсь.

— А мама… она ведь такая расчётливая, — проглатываю слово «ограниченная», — она совсем тебе не подходит! Ну как же ты мог с ней?

Мы входим в комнату и, развернувшись, я ловлю папин растерянный взгляд.

— Да я в то время не особенно и задумывался, — пожимает плечами. — И какой уж там ум… в молодости?..

— А я не про тогда, а про сейчас! Ты же… Вы же с ней…

— Да ничего мы с ней, — он удивлённо округляет глаза. — Клянусь тебе, ничего не было!

— А подарки? Часики… сережки…

Ой, дура-а! Зачем я вообще об этом спрашиваю?

— Какие подарки? Ну, давал я ей пару-тройку раз денег, чтобы она с тебя их не трясла… А чем уж она себя там одаривала — мне как-то…

— Правда? — задаю идиотский ненужный вопрос, смеюсь и сама же себе отвечаю: — Правда.

— Напридумывала себе, — игриво ворчит папа и обнимает меня.

— Я просто… очень тебя ревную, — смотрю ему в глаза. — Извини, наверное, я жуткая собственница.

— Для меня это сюрприз, — его глаза и губы улыбаются. Он не злится.

— Для меня тоже, — тихо признаюсь.

— А знаешь, я очень рад, что меня ревнует такая красавица.

Рад?! Серьёзно?

Я подумала, что это… как-то неправильно…

Папа поспешил вернуться за стол переговоров, меня же оставил здесь и попросил не выходить. Ничего не могу обещать. Судя по его весёлому настроению, мы ведём в счёте. Видимо, этот пухлый кудряш действительно профи. Надеюсь, эти налётчики скоро вылетят отсюда. Я подхожу к зеркалу и долго разглядываю своё отражение.

Красавица… Хм…

Из кучи новых тряпок, подаренных папой, сегодня я выбрала неброский чёрный джемпер и чёрные джинсы. Они почти такие же, как у меня были, только в двадцать раз дороже. И никакого лоска. Никаких красок… Как мелкая чёрная букашка. И лицо совсем детское… Как школьница! Неудивительно, что при знакомстве с новыми клиентами мне каждый раз приходится доказывать свою компетентность. Пожалуй, всё же следует над собой поработать. Но потом. А сейчас…

Осторожно приоткрываю дверь…

— Тва-арь! — истеричный вопль Насти слышен, наверное, даже за пределами дома. — Да ты теперь должен мне алименты за все годы!

Одуреть!

Я с досадой понимаю, что маме уже всё известно. Это ж она теперь папе весь мозг высосет! Интересно, а она действительно может потребовать алименты? Хотя, наверное, уже нет…

— Скотина! Ты меня использовал!

Я почти у самой лестницы, но в общем гудящем ропоте голосов Одиссея слышно очень плохо, зато усатую громилу — отчётливо. Она требует каких-то подробностей, а оперуполномоченный придурок ржёт.

— У меня был сложный период — послеродовая депрессия! Я была сама не своя! — в мамином голосе слышны слёзы, и мне хочется жёстко заткнуть ржущую глотку опера.

— Но Вы же должны помнить, с кем Вы… э-э… пересекались, — нетерпеливо настаивает усатая.

Да ей-то какая разница?

— Но я не помню! — взвизгнула мама. — Послушайте, я хочу подать заявление об изнасиловании!

Чего-о? Она с ума, что ль, сошла?

— Вы должны мне помочь! — слёзно настаивает мама. — Я была не в себе, а он воспользовался моим бесчувственным телом!

— Прошу прощения, Анастасия, — сочувственно проговорил Одиссей. — Но это уже… тела давно минувших дней.

— Вы тут все за него, предатели! Ведь я — мать-одиночка! Я же обратилась к вам за помощью! И у меня есть доказательство изнасилования — это Айка! Я всегда подозревала, что такое чудовище могло родиться только от преступника!

— Пасть свою закрой! — негромкий голос папы заставил всех стихнуть. — Самка шакала ты, а не мать! И даже не смей приближаться к моей дочери!

— А то что? Неужели снова изнасилуешь?

— Губу закатай, дура!

— Даже не думай, Рябинин, что я такое забуду! — угрожающе шипит Настя. — Я найду на тебя управу, козёл!

— Я бы Вам не советовал, Анастасия Михайловна, — снова загоготал опер. — Не забывайте, что орудие насилия до сих пор при нём…

Идиот! Вот он — истинный голос правопорядка!

Поверить не могу, что этот дурдом закончился! Одиссей вышел проводить возбуждённую делегацию, а заодно и маму, придавленную руинами разбитых надежд. А я, наконец, спустилась в гостиную, где за большим столом в одиночестве сидит мой бедный папа. Люся тихо поставила перед ним чашку с горячим чаем и деликатно оставила нас с вдвоём.

— Пап, я всё подслушала, — подхожу к нему вплотную.

Он виновато посмотрел мне в глаза и молча опустил голову.

— Пап, я знаю, что всё это неправда, — говорю совершенно искренне, потому что действительно знаю. Я это чувствую.

Я протягиваю руку и, прикоснувшись к его голове, осторожно глажу чёрные жёсткие волосы.

— Я всегда тебе буду верить, пап.

— Пушок, вернись! Пушок! Да стой же ты!

Утопая по колено в рыхлом снегу, я бегу за непослушной собакой… Бегу изо всех сил! Но снег всё глубже, а сил почти не осталось. Я падаю и больно царапаю ладони о корявый серый наст. Хочется прикрыть глаза и слабовольно сдаться… Мне ведь ни за что не догнать этого резвого пса. Ни за что… Ни за что не остановлюсь!

— Пушок!

Я поднимаюсь и бегу снова. Успеваю заметить, как далеко впереди в свете уличного фонаря мелькает его крупное гибкое тело, а спустя мгновение исчезает в темноте.

Вот чёрт! Ли доверил мне своего друга, а я не уследила. Не сумела справиться даже с такой малостью.

Бегу! Поскальзываюсь и лишь сейчас замечаю свои босые ноги… Где же я потеряла сапоги? Наверное, в сугробе…

— Айка, где ты, падла? — позади бушует бабка Валя. — Убью, скотина, только вернись!

Не вернусь!

Я уже преодолела освещённый участок улицы и теперь вслед за Пушком ныряю в непроницаемую ледяную черноту. Здесь мир словно замер… или как будто это не наш мир. Я пячусь назад, но не нахожу полосу света — улица, освещённая ярким фонарём, исчезла, а вокруг сомкнулся мрак… проглотил меня… И я не знаю, где теперь искать выход… Но откуда-то есть чёткое понимание — мне надо вперёд, только не останавливаться. И я иду… осторожно, на ощупь… И в этой безмолвной пугающей темноте вдруг очень отчётливо слышу голос Ли: «Пушок, дружище, скучал по мне?»

Ли! Слава богу — живой! И рычание Пушка… Нет, это рычание дикого зверя — глухое, низкое… зловещее… Так не скучают.

— Ли, где ты? — зову и протягиваю вперёд руки. Но тут же отдёргиваю, потому что рычание раздаётся снова и совсем рядом. — Ли, ну пожалуйста, мне очень страшно! Ли!..

Его бледное осунувшееся лицо возникает передо мной внезапно. Это просто лицо во мраке, но я так рада, что нашла Ли и что он всё-таки жив… и бросаюсь ему навстречу…

— Ну где же ты был, Мастер?!

Я протягиваю к нему руки, но ладони вязнут в чём-то тёплом и липком. Ли виновато мне улыбается, а я уже знаю, что это кровь — его кровь. И понимаю — Мастеру больше не выбраться из мрака… Но мне по-прежнему надо вперёд, к свету.

— Мне очень жаль, Ли…

Утробное рычание раздаётся прямо за моей спиной. И в этой ледяной мгле я ощущаю, как мороз пробегает по позвоночнику. Но ведь Пушок не причинит мне вреда… Я быстро оглядываюсь и встречаюсь с рычащей окровавленной и беззубой пастью… бабки Вали. И кричу! Ору во всю глотку, надрывая связки, но звука нет. Лишь белое облачко пара вылетает изо рта, а в темноте звучит отрывистый злобный шёпот: