— Думала сбежать от меня, поганое отродье? Ты мне за каждый зуб ответишь!

Я с силой отталкиваю старую ведьму, разворачиваюсь и бегу… Бегу, что есть сил, не оглядываясь и не чувствуя ног, не видя цели в кромешной тьме… Но верю, что она там, впереди. И я бегу… туда, где обязательно должен быть свет…

Тёплый утренний свет щедро заливает спальню. Один нетерпеливый солнечный луч уже прокрался в приоткрытое окно, окрашивая густой ночной мрак весенними красками. И птицы орут, как ненормальные, — и свистят, и трещат, и хохочут, выдёргивая меня из сна. Замечательные позитивные птахи, своими радостными воплями они способны шугануть даже самый кровавый кошмар. А этот, к счастью, не был самым жутким.

— Айя! — в мою спальню без стука вваливается взъерошенный папа. — Что случилось? Ты кричала…

Я с любопытством рассматриваю господина Рябинина… Бывало, второпях мне случалось надевать футболку наизнанку, но чтобы штаны… И кто?! Вот этот классный мужик! Я усмехаюсь, а он хмурится. Это тоже смешно.

— Что? — недовольно спрашивает он. А я пялюсь на понуро свисающие на его бёдра уши-карманы и, откинувшись на подушки, начинаю громко смеяться, некультурно и обидно тыча в него пальцем.

Спустя полчаса, смыв под тёплым душем липкий ночной кошмар, я вхожу в кухню, наполненную солнцем и ароматом раннего завтрака. Молча усаживаюсь за стол и жду. Люся ещё не пришла, поэтому сейчас в её мастерской колдует папа. И тихо ругается себе под нос. Криво улыбнувшись, он ставит передо мной тарелку с подгоревшим омлетом и устраивается напротив с чашкой кофе.

— Расскажешь, что тебе снилось?

Этот рассказ не доставит удовольствия нам обоим. Стоит ли омрачать такое замечательное воскресное утро?

— Я никогда не запоминаю свои сны, — пожимаю плечами и, вооружившись вилкой, цепляю кусочек омлета.

— Ты очень громко кричала, — напоминает папа. — Что, неужели совсем ничего не запомнила?

Я долго и тщательно пережёвываю подгоревшую и пересоленную «вкуснятину» и «вспоминаю»…

— Кажется, я от кого-то убегала.

— Наверное, это связано со вчерашними событиями, — папа хмурится. — Ты переволновалась…

— Да перестань себя накручивать! — я смеюсь. — Кажется, это ты переволновался, а я уже и забыла, что было вчера.

— Может, тебе снился Ричард?

— Он никогда мне не снится… И Бабаня тоже… А жаль.

Молчим. Папа пьёт ароматный кофе, а я давлюсь омлетом.

— Айя, а ты скучаешь по Киеву?

Неожиданный вопрос. Боюсь, там больше не осталось людей, по которым я могла бы скучать. Очень боюсь, что не осталось…

— Ты мне почти не рассказывала, как тебе жилось там, — не сдаётся папа, так и не дождавшись моего ответа. — Только немного о дедушке и о своём учителе танцев…

Учитель танцев… Красиво сказано! Ли обязательно посмеялся бы… И посмеётся!.. когда я ему расскажу.

— Почему мать отправила тебя в Воронцовск? Тебя одну. Вы не ладили с отцом?.. Ну, то есть с тем мужиком…

— Я поняла, — избавляю папу от неловких пояснений. — Нет, папа Валик нормальный, он никогда меня не обижал…

— А кто обижал? — рыкнул папа Паша, сдавив ладонями край столешницы.

— Пап, меня не так-то легко обидеть, — я улыбаюсь и засовываю в рот очередной несъедобный кусок.

— Извини… просто не так давно твоя мать кое-что рассказала. Но по понятным причинам мне хотелось бы услышать это от тебя.

Молчу. Мама, конечно, могла наговорить, что угодно… Только зачем о неприятном знать папе? Чтобы он злился и мучился? И зачем мне лишний раз вспоминать о плохом? В моей жизни было много хорошего — вот об этом я и говорила папе. Я рассказывала ему, как дед учил меня ловить рыбу, забивать гвозди, пилить доски и правильно лупить мальчишек. Говорила, как меня воспитывал Ли, помогая стать быстрой, ловкой, гибкой, терпеливой. О его наказаниях папе было знать необязательно. А ещё я говорила о море, каким его видел Ли. О Бабане я тоже вспоминала только хорошее, хотя папа недоверчиво хмурился — репутация у моей бабули была неважнецкая. И пусть не сразу, но мы всё же неплохо поладили…

— Твоя мать говорила, что тебе грозила колония, — папа устал ждать моего ответа. Но тут же поспешил добавить: — Это никак не может изменить моего к тебе отношения. Просто я надеялся, что ты сама мне расскажешь.

— Колония по мне, может, и стонала, да только возрастом я не вышла. Когда я уехала из Киева, мне было тринадцать.

Вместо вопроса «Почему уехала?» папа нетерпеливо вздохнул, и я не стала его мучить:

— Я выбила бабке Вале зубы.

— Все? — невозмутимо уточнил папа.

— Все передние.

— Нунчаками? — очередное бесстрастное уточнение.

— Много чести для этой крысы! Нет, я её толкнула, и она пересчитала зубами ступеньки крыльца. А потом я подошла ближе и заставила её ещё несколько раз посчитать нижнюю ступеньку.

Папина мимика так и не изменилась, только глаза слегка округлились.

— Наверняка у тебя на это были очень веские причины?

— Наверняка. И я нисколько не жалею об этом. А хотя нет… Жалею, что не все зубы.

— Ты мне расскажешь?

— Не знаю. Может быть… когда-нибудь.

— Девочка моя, — произнёс папа очень вкрадчиво и ласково, — скажи, а ты больше мстить никому не планируешь?

— Это была не месть! — я заметила, что перешла на рык лишь по папиным вытаращенным глазам, и заговорила спокойнее: — Я ничего не планировала, а для бабки это лишь незначительная отдача! Как если бы ты стрелял из ружья на поражение… Твоя пуля попала в сердце, а тебе только прикладом плечо осушило.

— Ну, зубы — это всё же не плечо…

— И не сердце! — я резко встала из-за стола.

— И не сердце, — тихо ответил папа. — Айя, я просто волнуюсь за тебя.

— Не волнуйся, пап, я не мстительная.

Но Ричарда я не забуду!

Провалившись в собственные мысли, я отстранённо слушаю длинные гудки. А когда их прерывает сонный голос Алекс, мне требуется несколько секунд, чтобы вспомнить, кому и для чего я звоню. Сестра ориентируется быстрее:

— Айка, зараза мелкая! Ты на часы смотрела? Ещё восьми нет, а я легла в пять утра.

— Так это ты уже обоспалась! Поэтому давай ноги в руки и настраивайся на полезный труд.

— Ай, ты чего, какой труд? Воскресенье же! — обречённо ноет Алекс, уже зная, что не сможет мне отказать, но внезапно её голос оживился: — О, кстати, а я ведь хотела звонить тебе в четыре утра! Правда, в отличие от тебя, у меня нашлась совесть. А догадайся, кто заявился сегодня под утро на бровях и обвинил небезызвестного нам бизнесмена в надругательстве над бесчувственным телом?

— Как сказал один молодой и мудрый адвокат, это уже тела давно минувших дней, — припомнила я вчерашний перл Одиссея.

— Так что, в мамулином бреде реально есть смысл? — взвыла Алекс. — А-а-а! Это же контрольное изнасилование мозга! Айка, колись давай, я ж теперь думать ни о чём не могу! Меня сейчас разорвёт от любопытства! Слушай, а ты реально его дочь или наша Анастейша умишком двинулась?

— Ну, одно другому не мешает, но если хочешь достоверную инфу из первых уст, через час жду тебя на нашем участке — будем с тобой котлован под прудик копать. Между дубом и рябиной.

— Мы — котлован?! Айка, ты чокнутая! У тебя там целая бригада крепких мужиков!

— А я не собираюсь из-за какой-то мелкой ямки отрывать их от важных дел, да ещё и платить за то, с чем я и сама способна справиться. Я уже всё рассчитала!

Алекс ещё долго ворчит на меня в трубку — обзывает жадной эксплуататоршей и напоминает, что у меня есть Рябинин, которому только свистни — и он перекопает для меня весь Воронцовск вдоль и поперёк. Наверное, так и есть, но пока мне даже в голову не приходит намекнуть папе о каких-либо нуждах, ведь он и так мне очень сильно помогает.