— Дожил! В кустах я ещё ни разу не отмечался, даже когда пацаном был, — довольно говорит он и пытается справиться с завязками от моего купальника, чтобы придать мне первоначальный вид — докустовный! И вдруг начинает ржать. — Айка, ну ты могла хотя бы шапку снять?!

— Ой, не привередничай! Кажется, она тебе не слишком мешала, — я поправляю красный колпак на голове и, проверив, что все стратегические места прикрыты, начинаю выбираться из кустов. — А где же ты отмечался, когда был пацаном? М-м? Колись!

Конечно, Кир и не думает отчитываться за свои сексуальные подвиги, но я не сдаюсь:

— Ну, свой первый оргазм ты же наверняка помнишь?

— А как же! Я, кажется, тогда в пятом классе учился… — и, глядя в мои округлившиеся глаза, Кир мечтательно добавил: — Незабываемые ощущения! Только жаль, что я был один.

Наш смех так органично вплетается в шумную атмосферу праздника… И так странно диссонирует с той ноющей болью, что поселилась в груди. Я уже надорвалась этим дурацким смехом, но не могу остановиться. И от этого веселья, от счастливых глаз Кира становится ещё больнее. Я смотрю на него — запоминаю, впитываю…

Вот именно так должен смотреть мужчина на свою женщину… Всегда! А разве бывает что-то всегда?

Кирилл

Полный абзац!

То самое состояние, когда выражение «здравый смысл» напрочь лишается здравого смысла из-за несовместимости с безумием, спалившим мои мозги. По хрену все эти нормы морали — я как необузданный жеребец готов спариваться везде, где только придёт в голову моей шальной чувственной самочке. И спальня — это последнее место, где можно этим заняться. Скучно, мля!.. То ли дело — кусты, подворотни, кабинки лифта, крыши… И нет же — Айке не нужны свидетели — её заводит опасность!.. даже, кажется, в большей степени, чем я сам. Вот же попадос!

Но я ведусь… Только бы видеть этот дикий огонь в чёрных глазах, целовать её сочные губы и позволять целовать себя, кусать, царапать и безраздельно владеть моим джойстиком, качая и вспенивая кровь, вызывая тахикардию и поджаривая мой мозг.

Зависимый больной придурок!

Как же я люблю её смех! Протягиваю руку и глажу по нежной щеке, шее… Но, кажется, на сегодня лимит нежности исчерпан. Айка морщится и взбрыкивает, как норовистая кобылка. С ней надо по-другому — схватить грубо, сжать до хруста, волосы на кулак намотать!.. Вот тогда она моя — отзывчивая и послушная. А я сломать боюсь, такую маленькую… И понимаю — не научусь её укрощать — меня сожрёт этот ангелочек.

— Я вас потеряла, извращуги! Где вы шоркаетесь? — налетела на нас рыжая ведьма в красном колпаке. — Погнали с Санта-Клаусом фотографироваться!

Вот оно — есть! А я всё думаю, что ж такого важного я забыл!

Домой мы возвращаемся уже за полночь под громкое и нетрезвое Сашкино пение: «И-и-и уносят меня, и уносят меня в звенящую снежную да-аль три белых коня, эх, три белых коня — декабрь, январь и февра-а-аль!» Австралийцы — народ весёлый — подпевают кто во что горазд. Но гулкие одинокие аплодисменты внезапно прерывают нашу солистку, а звук, отталкиваясь от бетонных небоскрёбов, разносится по округе многоголосым эхом.

Неожиданное явление! Отделившись от своего белоснежного авто, на нас неумолимо надвигается Алена Прекрасная — блондинистая с головы до туфель и идеальная до приторности.

— Кирюша, а ты умеешь удивить! — её взгляд хочется стряхнуть. — Я-то думала, что ты просто с малолеткой связался, переживала за твою репутацию… Но ты, смотрю, бросился во все тяжкие. Тебе двоих не многовато, милый?

Сука!

— Мне в самый раз, Лен. А ты здесь зачем — проездом?

— А ну-ка давай, проезжай уже, снегурка бледнолицая, — вмешивается Рыжая и, громко икнув, добавляет: — Не задерживай праздничную демонстрацию!

— О, Боже, Кирюш! — Лена брезгливо кривит губы. — До чего ты докатился?

— До дома, Лен. Ты бы тоже катила к себе домой, — я отвечаю спокойно и тихо и делаю предупреждающий знак Сашке, чтобы не вмешивалась.

Трезвая Айка понимает быстрее и пытается увести сестру домой. Но это всё равно, что лбом бронепоезд таранить. И Лена, кажется, это тоже просекла, поэтому перешла в наступление:

— А что, разве эта милая девочка тебе ни о чём не говорила?

Никогда бы не подумал, что попаду на такой тупой развод. Лена ведь не дура… Или это песня в Айкины уши? Похоже на то.

Меньше всего мне хочется, чтобы Айка начала во мне сомневаться. А уж Сашкину реакцию я даже предвидеть не берусь.

— Я сейчас говорю о нашем малыше, Кирилл, — уточняет Лена.

— О твоём малыше, — исправляю её.

Сейчас самое лучшее — просто свалить. Но…

— Каком малыше? — рявкает наша рыжая бунтарка, отталкивая меня в сторону.

Мне только сейчас бабской драки не хватает! Но Лена уже вышла на тропу войны и её прорвало. Откуда что взялось-то?! Она ж никогда не опускалась до базара. Ну до чего ж бабы — подлый народ! И вольных слушателей нанесло со всех сторон! Люди, они и в Африке, и в Австралии, и в России — всегда любители погреть уши. Но услышать, на кого я променял якобы беременную «почти жену», публике не удалось. Зато догадаться стало несложно:

— Слушай сюда, спирохета бледная, — прорычала Сашка, которую я успел поймать на подлёте к Лене, — ты зря в наше трио впёрлась! Места все заняты! — Сашка лягнула меня ногой, но так и не вырвавшись, продолжила: — И я тебе так скажу: три головы — это всегда хорошо, а одна нога — очень херово! Но тебе её вполне хватит, чтобы жать на педаль, угрёбывая отсюда! А ту, что оторву, я забью тебе прямёхонько в переулок между булок. А ну-ка!..

Эмоциональную речь прервала Айка, легонько ткнув своей сестре в солнечное сплетение. Крякнув, Сашка согнулась и обмякла в моих руках, а Айка повернулась к Лене:

— Мне не хотелось бы навредить Вашему малышу, — её слова прозвучали очень тихо, но у Лены, к счастью, обострились и слух, и инстинкт самосохранения.

Взвалив всхлипывающую Сашку на руки, я поздравил народ с Рождеством и, как бык на привязи, потащился за своей боевой Гейшей.

Кирилл

Сегодня Айка сама попросила меня остаться в её спальне… и позволила мне всё, до чего способна дотянуться моя фантазия. Но я не фантазировал… я любил её. Любил, как сумасшедший! Как никого и никогда больше не буду любить! Как никто больше не сможет! Это как удар молнии!.. Я не знаю, в какой момент изменилась моя жизнь… Возможно, два года назад, когда Айка выдвинула свой странный ультиматум… Или здесь, когда я встретил её в баре… Ведь только её я и запомнил в тот вечер. А может, меня перемкнуло позднее, когда она впервые оседлала меня?.. Впрочем, это уже вряд ли имеет значение, ведь я помню каждый фрагмент жизни, который моя Айка украсила своим присутствием. И теперь ничего уже не будет как прежде, ведь только сейчас я осознал, что готов сдохнуть за эту маленькую женщину.

*

Циферблат намекает, что через четыре часа мне на работу. Но я продолжаю таращиться на спящую Айку, удерживая руки в кулаках. На её тонком пальчике поблескивает кольцо. Понимаю, что это никакая не гарантия, но всё же выглядит, как надежда. Был бы я на хрен ей не нужен — ни за что не надела бы мой подарок. В дверь спальни тихо поскреблись, и в дверном проёме возникла Сашка.

— Ну?! И долго ты ещё собираешься здесь медитировать? — раздаётся её злой шепот.

Волосы дыбом и шипит, как змея, — вылитая горгона. Я молча киваю — типа в чём дело?

— Пошли! — командует она. — Пока твоя гейша сачкует, я там чайную церемонию организовала.

Ну пойдём…

Следующие полчаса проходят за молчаливым чаепитием. Говорить совсем не хочется, а те вопросы, что волнуют меня больше всего, я задавал уже не раз, но ответов так и не получил. Не вижу смысла снова трепать языком впустую. Когда глаза начинают соловеть, а выпитый литр чая напоминает о дополнительных функциях моего джойстика, я поднимаюсь из-за стола… и Сашка нарушает молчание: