Итачи.

Сложно было передать всю гамму чувств, промелькнувшую на его лице за считанные мгновения. Нетерпеливое ожидание встречи с отцом, о котором он лишь слышал рассказы от матери. Радость долгожданной встречи, страх неизвестности, ужас от подспудных мыслей, что выстроенный в сознании образ будет далек от реальности. Злость и обида за то, что я не появлялся так долго. И все эти смешанные чувства были сметены стремительно нахлынувшей волной безмерного удивления, когда в сознании Итачи произошло полное узнавание меня.

Орочимару.

Я представляю, какой обладаю репутацией в Конохе и каким флёром окутано мое имя среди шиноби. Отголоски этого доходили и до детей, иногда обрастая дополнительными слухами. И я мог почувствовать, какой произошел эмоциональный ступор в сознании Итачи, и каким эмоциональным же штормом он сменился. Через активированный кецурьюган было видно, как пришла в движение чакра в кейракукей мальчишки, как она взбунтовалась в меридианах в области головы и начала течь к глазам.

Итачи наверняка почувствовал жжение, отчего прикрыл глаза и потер их, словно не веря им и тому, что я сижу за столом в его с Микото доме. Кажется, он пытался остановить то, что должно было произойти неизбежно.

— Здравствуй, сын, — встав из-за стола, поздоровался я с Итачи и этим подтолкнул его к последнему шагу.

— Отец? — не веря происходящему, спросил Итачи, удивленно и испуганно глядя то на меня, то на Микото.

А в его глазах медленно разгоралось пламя Шарингана с бешено вращающимся водоворотом из одного томое.

— Да, Итачи, — подойдя ко мне и взяв меня за руку, подтвердила Микото. — Это твой отец. Рюсей Орочимару.

— Не может быть! — удивленно воскликнул мальчишка.

— Почему? — с улыбкой поинтересовался я.

— Но ты же… — начал было говорить мальчишка, но неожиданно пошатнулся, из-за чего был вынужден опереться на стену.

— Итачи, осторожно, — встрепенулась Микото.

— Активация додзюцу в таком возрасте выматывает, — мягко посетовал я, толчком пальца заставив воздух шевельнуться и кольнуть Итачи в необходимые точки на теле.

Моя чакра не проникла в тело сына, но стимуляция тенкецу сбила ток чакры у неопытного шиноби, из-за чего Шаринган в его глазах потух.

— Садись за стол, поешь и силы восстановятся, — посоветовал я.

— Только умойся и вымой руки, — строго вставила Микото.

— О, ну да. Он же шиноби, Микото. Как давно у тебя на миссиях удавалось соблюдать весь туалет?

— Мы не на миссии, Орочимару, — положив руки мне на плечи, наставительно произнесла Учиха. — Мы дома. А дома действуют мои правила. И вообще, не строй из себя добренького папочку! Поздно уже.

— Как скажешь. Мы все в твоей власти, Микото, — подхватив из чаши с вымоченными уже в уксусной воде корнями лотоса одну дольку, я снова поднес ее ко рту девушки. — Вот, скушай, успокойся и не заставляй Итачи ревновать. Пока еще рано.

Опалив меня взглядом черных глаз, Микото хищно цапнула предложенную дольку и отступила.

— Ну, слушайся маму, Итачи. Умывайся и садись за стол, — вновь обратившись к сыну, сказал я. — Попытаемся познакомиться снова, но уже как положено.

30 января 50 года от начала Эпохи Какурезато

— А расскажи, как ты победил войска Камня на Ракушечьем мысе, — с горящими глазами попросил Итачи, когда мы с ним выбрались из комнаты на энгаву и сидели, глядя на внутренний дворик дома.

— Почему ты вспомнил о той битве? — спросил я, не горя охотой вспоминать данные моменты своего прошлого.

— Говорят, там вместо скалистого берега появился песчаный пляж. И вся тысяча шиноби Ивы пропала, словно ее никогда и не было, — поделился со мной дошедшими до него слухами Итачи. — Что там произошло? Эта какая-то тайна, да? Что-то жуткое? Даже от Минато смогли убежать ведь, но с Ракушечьего рифа не ушел никто.

— Пойми, сын, — вздохнув, начал отвечать я, — почти всегда, когда ты слышишь о подвигах, вроде один против десяти тысяч, один против тысячи, это значит, что произошло одно — кто-то где-то сильно просчитался, из-за чего прорехи в фронте пришлось срочно закрывать. В тот день я совершил ошибку, понадеявшись, что Кумо свяжет войска Ивы на Морозном перешейке. И мне ее пришлось исправлять. Произошло там все то же, что и в любой битве — одна противоборствующая сторона проиграла. Они больше не вернутся домой, и ты знаешь, что это значит.

— Но ты был один, а их много…

— Им не повезло, Итачи. Когда ты слышишь истории, что где-то сгинули сотни и тысячи шиноби, это значит, что они в чем-то просчитались. Те, кто тогда вышел против меня, искали для битвы подходящее место. Они считали, что каменистый берег станет для них преимуществом и облегчит применение техник Дотона. Но земля ушла у них из-под ног, вот и все.

— Ну! Ты же ничего не рассказал!

— Ну, хорошо. Слушай тогда… Для начала они ошиблись со временем. Дневной бриз нес массу воздуха с моря на сушу. Мне удалось отсечь барьером поступление кислорода в район предполагаемого сражения…

— Кислорода? А что это?

— Ага, тогда рассказ затянется…

На самом деле, обычно Итачи был более сдержанным. Очень напоминал Микото в том же возрасте четырех-пяти лет. Словно маленький взрослый. Это и неудивительно с их воспитанием, но сегодня у моего сына был особый день. Правда, все-таки это не отменяло того, что он оставался самим собой.

— Этим шиноби не стоило пытаться сражаться с тобой, — заявил Итачи уверенно по завершении моего рассказа. — Они же знали, что ты подавил одним присутствием несколько сотен ниндзя в сражении при Рококу. Им нужно было дождаться джинчурики или Каге.

— Думаешь?

— Ага. Но они сражались за деньги. У них была цель заработать, а не победить. Вот они и сглупили.

— Ну, это не исключено. А, может, просто неверно оценили особенности моих техник. Теперь уж выяснить у них это будет сложно.

— Это грустно.

— Что именно?

— У них ведь тоже были мамы. И они к ним уже не вернутся. И все это только из-за денег. Это очень грустно. Почему бы вообще не сражаться только Каге?

— Каге — это неприкосновенный резерв на случай фатальных ошибок, о которых я только что тебе говорил. Они хоть и сильны, но тоже умирают. А гибель Каге неминуемо повлечет смерти большего количества шиноби. Как это было в Стране Горячих Источников. После смерти Мизукаге фронт посыпался, многие киринины погибли.

— Нет, я говорю, чтобы только они сражались. Ну, чтобы проиграл и все — все проиграли, значит.

— Не думаю, что это сработает, — покачал я головой. — Победа же означает взятие каких-то земель, ресурсов. А прочие шиноби с ними расставаться не захотят, будут сопротивляться и все равно вступят в войну.

— Ну, да, — согласился Итачи. — Глупо как-то.

— И даже если вести сражение за умы, не обнажать оружия и не проливать кровь, то все равно может возникнуть сопротивление, которое в итоге обернется открытой войной. Наверное, даже более страшной, чем обычная война за деньги. Тебе, как Учиха, будет полезно это знать. Психика человека, — я прикоснулся пальцем середины лба Итачи, — очень тонкая штука. Разумом можно манипулировать, навевать идеи, одухотворять в едином порыве. Но так же можно индуцировать массовый психоз, заставляющий людей выйти за рамки своей человечности. И тогда они начнут жечь животных в страхе шпионов, распинать бывших соседей, обесчеловечивать тех, кто кажется им неправильным. Такая уж природа человеческая, сын. И, кстати, о природе этой, — наставительно произнес я. — Лучше никому не говорить о том, что я твой отец, Итачи.

— Но почему? — непонимающе и с нотками обиды спросил сын.

— Знаешь, — зашел я издали, — Страна Звука и теперь уже вся Страна Дракона и все ее жители избраны Рюджином. Они избраны, но избранность эта не делает их безусловно лучшими или высшими. Избранность — это ноша, которую каждый должен вынести. Это тернистый путь, по которому каждому суждено пройти, чтобы достичь блаженства и умиротворения. Этот путь может принести смерть, боль и страдание. А ты — мой сын, и ноша твоя будет тяжелей, чем у многих иных. Это опасно может быть, Итачи. Тебе еще расти и расти, чтобы мое имя перестало нести угрозу тебе и маме.