Никогда.

Поэтому в жопу все: Милу, малахольного, эту поганую реальность, в которой Заяц мне не обломится никогда, хоть усрись.

Я так жадно ее целую, что зубами об зубы, до боли.

Губы на мгновение немеют.

Заяц пытается сжать губы, но я раскрываю их своими.

— Марик… — теперь уже мне в рот.

Так тихо.

Тише, чем шепотом.

И сама обхватывает мой язык губами, сосет его так, что у меня нервы лопаются с кровавыми брызгами.

Я сейчас сдурею.

Еще немного — и выебу ее раком прямо здесь, и пусть мне Вовка потом хоть башку прострелит.

Алиса начинает легонько ворочаться в моих руках, и я нехотя разжимаю пальцы, хоть желание в башке торчит только одно — бросить ее на плечо и отвезти в свою берлогу. Подальше от этого малахольного.

Только это же Заяц — она такой крик поднимет, что только держись.

У нее в башке до сих пор такой ветер, что порой мне хочется реально хорошенько ей всыпать, чтобы через жопу дошло до головы, что нужно отвечать за последствия своих поступков.

Заяц делает шаг назад, втягивает в рот нижнюю губу и выразительно скребет по ней зубами, как будто хочет что-то распробовать. Пару раз «промахивается», настраивая правильное выражение лица. Палится ну точно как малолетка. Думает, что красные щеки и скачущая грудь ее вообще ни хера не выдают. Что можно провести сорокалетнего мужика с багажом баб за плечами этими детскими фокусами в духе: «Я не поняла, что это было».

— Мне, кстати, понравилось, — немного прищуриваюсь.

— Ничего особенного, — пожимает плечами Алиса. — Но попробовать стоило.

— Я про Марика, — обламываю ее. — А так да — ничего особенного.

Она поджимает губы. Сильно и зло.

Сжимает свои заячьи кулаки и вряд ли замечает, что громко сопит, раздувая ноздри, словно огнедышащий дракон.

Я не знаю, что за «большая и светлая» у нее с этим мужиком, но прямо сейчас хочется пойти, вытащить его за шиворот, как котенка, и втолковать, что когда на улице крепкий минус, твоя баба должна ходить в сапогах на, блядь, нормальной подошве, а не в тряпичных кедах с распродажи за триста рэ. Даже если вы приехали на машине. У Зайца реально жопа в голове, и мужик, который будет рядом с ней, должен понимать, что это чудо надо дрессировать и воспитывать, пряником и ремнем, и жестким сексом, потому что — уверен в этом — именно так она и любит.

— Вообще ничего особенного, — фыркает Заяц, и это первый раз на моей памяти, когда у нее нет шпильки в ответ.

Ну, надо же.

Целоваться любишь, Зай?

— Будем считать, что…

— Будешь, — поправляю я, краем глаза замечая непонятную тень в окне второго этажа, через которое нас с Зайцем хорошо видно. — Я как-нибудь без длинных заячьих ушей разберусь, что мне считать.

Мила убежала куда-то на веранду, Вовка вроде в гараже. Кто тогда за нами подсматривает? Вовкина жена? Малахольный?

Если честно, вообще не парит, даже если нас спалила мама моего Зайца.

Разрулю.

Но Алиса замечает мой взгляд, поворачивается и суетливо поправляет сильно сползший на бок шарф.

— С Новым годом вас, Бармаглотище, — скалится в нервной и вообще не искренней улыбке. — Порадуйте жену хорошим подарком, а то она очень нервная.

— Вали отсюда, Зай, а то на хер загрызу.

Она убегает и правда почти вприпрыжку.

— Алиса? — Мама появляется на ступенях как раз в ту минуту, когда я пулей залетаю в дом.

Когда мы десять минут назад вручили моим родителям внушительный пакет с подарками (там всякая недорогая, но полезная ерунда), отец утащил Андрея показывать хобби всей своей жизни — какую-то старую машину даже не знаю какой марки. Сам в ней ковыряется, когда нужно снять стресс после очередной нервной сделки. И думает, что всем на свете мужчинам интересно ржавое железо времен второй мировой.

— Мам, мы уже поедем, хорошо? Пока доберемся, еще поспать хотя бы пару часов, чтобы не клевать носом оливье.

— Алиса, подожди минуту.

У нее необычно строгий голос.

Когда привезла Андрея, она чуть не соловьем пела — такая была довольная, хоть все равно шепнула, что ей было бы спокойнее, встречайся я с ровесником. Но Андрей в его очках, стильном свитере и брюках… Он покорил бы любое, даже каменное женское сердце.

— Что-то случилось? — на всякий случай осторожно интересуюсь я.

Обычно эта характерная «воспитательная» нота в ее голосе появлялась, когда я умудрялась очень крепко провиниться. Не так, чтобы часто и в основном в младшей школе. И точно не после того, как я на четвертом курсе переехала жить в простую, но зато снятую на собственные кровные «кирпичную коробку».

Мама подзывает меня пальцем и, когда становится понятно, что ничего другого я от нее не добьюсь, приходится подняться на второй этаж.

Нарочно громко топаю ногами.

Хочу уехать как можно скорее.

Меня уже вообще не должно здесь быть.

Подальше от… Марика. Это я сказала?! Где были мои мозги, господи?

Мама становится у окна и, когда выглядываю наружу, все становится на свои места.

Там Бармаглот. Колет дрова.

— Мам, я все объясню. — Черт. Блин.

— Алиса, ты хоть иногда думаешь, что делаешь? — Нет, она не ругает и не кричит. Она просто держит руки скрещенными на груди и смотрит на меня с таким разочарованием, что хочется сквозь землю провалиться. — Алиса, ты привезла симпатичного молодого человека, чтобы познакомить его со мной и с папой. Ты будешь встречать с ним Новый год. И я, поверь, знаю, что после шампанского и курантов вы не сядете играть в домино. И… Марк?! Алиса, он женат. Он друг твоего отца. Он на шестнадцать лет старше тебя.

— Я помню! — огрызаюсь в ответ. Вспыхиваю — и тут же гасну. — Это не то, что ты думаешь.

— Алиса, это именно то, что я думаю. Ты… ведешь себя очень недостойно.

— Ага, — искренне соглашаюсь я.

— Он твой любовник?

— Что?! — трясу головой и нервно смеюсь. — Нет, мам, я бы никогда… Я бы…

Я уже давно это самое «когда».

Я дала себя поиметь в клубе.

Я провела ночь в его квартире, ходила полуголая по его дому.

Я целовалась с ним пять минут назад.

— Мам, у меня просто… все сложно. — Так себе оправдание, но другого нет.

— Я очень уважаю Милу. — Мать берет мое лицо в ладони и заставляет посмотреть ей в глаза. Кажется, немного смягчилась, но мне от этого вообще не легче. — Она — хорошая женщина. Я бы никогда не желала узнать, что моя дочь спит с женатым мужчиной и, не дай бог, планирует увести его у законной жены. Это был бы слишком сильный удар. Даже думать не хочу, что было бы с отцом, если бы…

Она делает многозначительную паузу.

— Мам, правда, не о чем беспокоится. Просто у Марка не очень ладится в личной жизни, мы с Андреем… прошли долгий путь. И как-то все смешалось. Знаешь, как это бывает, когда собираешься печь французский бисквит, а получается лаваш.

— Давай без твоих этих непонятных метафор. — Она все-таки оттаивает и обнимает. — Горе ты мое, бестолковое.

На прощанье она крепко меня обнимает и еще раз выразительно заглядывает в глаза.

Быстро чмокаю ее в щеку и убегаю так, словно под моими ногами плавится земля.

Стыдно — хоть провались.

Я всегда хотела быть гордостью своей семьи.

Всегда хотела добиваться всего сама, чтобы когда-нибудь мой отец сказал: «Эта Звезда — моя дочура, завалите рот все, кто думал, что мозгов у нее хватит только чтобы транжирить мои деньги!» Страшно представить, что было бы, если бы нас с Бармаглотом заметил отец.

Щеки горят так сильно, что прикладываю к ним ладони, но это все равно не помогает.

Никогда еще мама не смотрела на меня так, словно я стала ее самым большим разочарованием в жизни, а заодно провалом в воспитании.

Правда, что же я такое все время творю?

— Эй, ты решила сдать армейские нормативы по бегу? — слышу знакомый смех и с облегчением падаю в руки Андрея. Только сейчас осознаю, что меня трясет. Андрею даже приходится посильнее прижать меня к себе. — Что случилось? Ни на минуту нельзя оставить одну.