22.05.1986. Я знаю, что здесь готовили какой-то вирус, который поможет человеку стать сильным, избавиться от всех болезней и победить старость, и я вижу теперь, что он победил даже смерть, но не смерть человека, а свою. И еще я вижу, что он гуманнее, чем мы сами, он не уничтожает себе подобных. Я не знаю, как они понимают, что я тоже заражен, но…

Когда я жгу костер, они приходят сюда, в эту комнату, стоят и смотрят на меня. Они и сейчас напротив. Безмолвные участники всех наших битв. Их становится больше. Каждый день приходит кто-то еще, те, кого недоели, те, кого не нашли между завалами оборудования. Я не знаю, сколько может еще выдерживать моя психика, но я смотрю на фотографию своего ребенка, своей Дарьи… Она так похожа на мать. Я так люблю их обеих… Не могу смотреть долго, начинают душить слезы, истерика и мучения. Неужели я превращусь вот в это? В то, что стоит недвижимо передо мной, не дыша и не подрагивая, не разлагаясь и не кровоточа? Неужели меня когда-нибудь достанут отсюда и покажут родным? Покажут дочери? Нет! НЕТ! Это недопустимо!

25.05.1986. Я знаю, что я сделаю, я вспомнил и нашел там, на нижних этажах, инъекцию против этого вируса. Если я правильно понимал о его разработках, то он также сделан из другого вируса, который полностью уничтожает этот, по крайней мере на образцах с человеком, и это хорошо. Потому что, если я умру вдруг, то я стану как они, а я не хочу. Я умру как человек, окончательно и бесповоротно. Там внизу тоже разрушено, но значительно меньше, чем здесь, там, возможно, было бы можно жить еще. Но как долго? Есть уже больше некого, я пробовал есть их, но меня вырвало, есть такое ни в сыром, ни в жареном виде невозможно. Горькое, отвратительное, мне есть с чем сравнить.

26.05.1986. Итак, товарищи, вот она, инъекция, я нашел ее. Я бы вколол ее себе там, но мой дневник я оставил здесь. Я рад, что снова нашел ежедневник и могу хоть с кем-то делиться тем, что здесь произошло. Сил не было, но мысль о том, что я не запишу последнее, не позволяла мне закончить все там, на нижнем ярусе. Я вернулся сюда, чтобы написать это. Не в моем положении сейчас бороться за жизнь, поверьте, в моем положении надо бороться за смерть. Никогда бы не поверил, что такое возможно. Я написал пароль на сейфе, 6996, ставлю шифр этот для того, чтобы в безумии не открыть и не уничтожить запись, если вдруг смерть не примет меня. Дочь, жена… Мне так тяжело было, когда я думал, что не умру. Теперь же знаю, что у меня есть то, что убьет меня наверняка, и это счастье. Я люблю вас. Я всегда вас любил. Надеюсь, что вы меня больше не увидите. Прощайте. Псарас Лука Агапитович».

Трофим вздохнул. Рядом со стулом валялись мелкие растоптанные в чешую стеклянные осколки и погнутый металлический нержавеющий плунжер. Что ж, кое-что прояснялось. Если другой вирус являлся вакциной против генетически измененного вируса папилломы, который должен был уничтожить его вместе с носителем, то это, должно быть, сработало, но носитель, судя по всему, не умер или умер совершенно иным способом. Принцип захвата и подмены ДНК оригинальной клетки, очевидно, был включен и у этого вируса, для чего? Чтобы уничтожить в принципе каждую клетку. Но вирус повел себя совершенно другим образом. Может быть, вакцина была недоработана? Трофим зажмурил уставшие глаза до появления синих кругов. Вирусов, способных лепить из клеток хозяина свое собственное тело, полно, всего есть три варианта взаимодействия: продуктивная, абортивная, интегративная форма клеточной инфекции. Но какой вирус смог бороться с другим вирусом? Да и вопрос не в том, как можно создать и уничтожить то, что уничтожает все живое уже на расстоянии. Очевидно, механизм электромагнитного взаимодействия модулированных нервных клеток носителя тот же, но мощность и восприимчивость колонии вируса, а также и носителя в разы эффективнее. Как можно уничтожить такое? В любом случае все ответы надо искать внизу, ведь именно там Лука, бывший начальник службы безопасности, нашел то, что искал, там создавался этот штамм, там и должна быть хоть какая-то информация по нему.

Трофим встал, положил ежедневник на сейф и двинул к видневшейся недалеко шахте лифта. Вниз проглядывалось еще три этажа. Ни веревок, ни троса, ни каких-либо устройств видно не было, без веревки ему тут делать нечего, переломается. Он развернулся и пошел обратно к Юрку. У того наверняка будет хорошая, прочная веревка, на которой можно будет навязать петли и аккуратно спуститься вниз.

Для страховки обвязавшись веревками, Трофим спустился по самодельной веревочной лестнице на один уровень вниз. Освещение в нем также было недостаточным, но широкий коридор, широкие двери, стоящие далеко друг от друга, показывали совсем другую планировку этажа. Аномалий не наблюдалось. Теперь здесь не было множества однообразных комнат. Длинный стометровый коридор имел по несколько больших залов с очень громоздким оборудованием, больше похожим на стеклянные саркофаги с подведенными к ним кабелями и шлангами. Осмотрев несколько из них, ученый понял, что в каждом саркофаге ранее целиком помещался человек, к которому подводилось и питание, и кислород. Анатомически приспособленная резиновая подложка и герметичная камера указывали на то, что, возможно, испытуемый или подопытный находился в жидкости. Размах научного и технического потенциала впечатлял. В современное время оборудование на Янтаре казалось намного скромнее, чем эти покрытые пылью стеклянные саркофаги и допотопные панели с лампочками и большими квадратными кнопками. Один из саркофагов не был открыт, и лежащее в нем превратилось в сплошную бурую массу, занявшую весь предоставленный объем. Трофим догадывался, что это за масса, но, будучи человеком науки, предпочитал не полагаться на догадки, особенно в таких случаях. Следующий зал был чуть поменьше, и стеклянные саркофаги также были меньше, кроме них, были также совсем маленькие. Очевидно, здесь производились эксперименты над братьями нашими меньшими – собаками, обезьянами, крысами. Это также подтверждали свернувшиеся и потрескавшиеся плакаты с послойным изображением животных от кожного покрова до скелета. Следующий зал был конвейером работы над микроскопическими формами жизни. Тут Трофим узнал прототипы тех приборов, которыми они пользуются сейчас, разве что размеры были в разы больше, но сама постановка и последовательность их использования говорили о том, что десятки сотрудников передавали одну и ту же пробу на следующий и следующий аппарат, сканируя, просматривая, изучая, замеряя состав, плотность и жизнеспособность испытуемой колонии вирусов. Это было грандиозно и недосягаемо по своим размахам. Трофим замирал в тишине, осматривая в свете налобного фонаря комбинезона утерянный размах науки. Прав был Одинцов, когда говорил, что даже сейчас это оборудование наверняка не является устаревшим. По крайней мере, большую часть экспериментов можно производить прямо здесь. Целостность оставалась неподтвержденной, щелкая тумблерами включения, он не добился отзыва ни от одного прибора. Вероятно, на них подается питание от отдельной ветки, вряд ли за тридцать с лишним лет они все вышли из строя до такой степени. Еще один зал того же уровня. Множество запыленных и уже не прозрачных теплиц, в которых не осталось и следа от растительности, хотя не исключено, что здесь не было растительности изначально, вполне возможно, что здесь также разводились свои колонии микроорганизмов, над которыми в дальнейшем производились работы. Трофим тратил по нескольку часов, обходя эти конвейеры научного оборудования, только его иногда сбивающееся дыхание, поскрипывание пыли под ногами и луч фонаря нарушали многолетнюю тишину, разбитую совершенно недавно тусклыми, запыленными лампами. Везде он искал хоть какие-то записи, журналы, тетрадки, но не находил даже мест, где могли храниться записи. Очевидно, секретность была настолько высока, что записи не держались на виду.

На следующий день он спустился на еще один уровень ниже. Планировка была такая же, как и на уровне над ним. Четыре больших зала с несколькими дверями для удобства вхождения и перемещения. Но здесь, видимо, велись работы уже над ожившими объектами. Нечто похожее на тренажерный зал, совмещенный с зоопарком. Решетчатый лабиринт, в котором не было даже стрелок, указывающих движение. Немного посомневавшись, Трофим вошел внутрь. Электрических замков он не видел, только механические защелки, себя он считал не глупее лабораторной мыши, поэтому заблудиться здесь, он рационально понимал, что не получится. Но все-таки попадая в тускло освещенный лабиринт, просвечиваемый лампочкой его фонаря, сделанный для ему подобных, он чувствовал себя неуютно. Походив и заглянув в клети, он обнаружил иссохших и мумифицировавшихся мертвецов. Очевидно, это были так называемые образцы, которых теперь Трофим называл объектами. Внимательно оглядев неподвижные страшные образы смерти, он решил, что вирус все еще жив. Признаки разложения не проявлялись, поверхностный покров был сероватый и без повреждений. Можно было подумать, что их готовили к мумифицированию, но нет, это пораженные вирусом люди. Ученому не очень хотелось блуждать по этим мрачным клеткам-коридорам, поскольку тут рассчитывать на записи совершенно не следовало. На всякий случай он закрывал в каждой клетке, где находил тело, дверь на защелку. Когда он уже практически вышел в основной коридор, ему показалось, что он услышал какой-то металлический стук, но проверять, показалось ему это или нет, ему было слабо. Он все еще оставался человеком, стремящимся жить и любившим жизнь, а видеть что-то, что противоестественно даже его профессиональному рассудку, сейчас, находясь в полумраке и одиночестве, было откровенно страшно. Еще пара больших комнат, похожих на больничные палаты, с капельницами и каталками, полными шкафами хирургического инструмента и потерявших срок годности препаратов. Потеряв там уйму времени, он опять не нашел никаких записей, кроме номеров на койках и креслах-каталках. Адское место, похожее на бред садиста, и здесь тоже не было аномалий.