— Я не отпущу тебя. Ты не веришь мне? Тогда поговори с Марией! Она расскажет тебе, что было на самом деле! — настойчиво сказал я, отчаянно желая, чтобы она выслушала меня и поняла, насколько ошибалась.

— Отпусти! — взвизгнула Миша, пытаясь вырваться из моих объятий. — Ненавижу тебя!

— Ты должна верить мне. Я люблю тебя, клянусь своей честью! А Марию я не любил, это было только влечение…

— Как ты смеешь так говорить о моей сестре!

— Ты должна поговорить с ней! Она все тебе расскажет!

— Зачем я так доверилась тебе? Зачем влюбилась в тебя? Дура! — закричала Миша, пытаясь оттолкнуть меня. — Я знала, что мне не нужно… Не нужно! Одни страдания! Уходи! Нет, это я уйду!

— Ты ничего не знаешь! Я не отпущу тебя в таком состоянии! — Я не знал, как удержать ее, не знал, что делать.

Она громко завизжала, и мне пришлось отпустить ее, но я загородил собой дверь, чтобы Миша не смогла уйти.

— Прочь с дороги! — дрожащим голосом сказала Миша, и дрожал не только ее голос: она вся дрожала, как лист на ветру.

— Я люблю тебя и не могу отпустить, — твердо сказал я.

— Любишь? Любишь! — Она громко и истерично рассмеялась. — Да скажи это хоть миллион раз! Я не верю! Не верю! Не верю! — Она сорвала с шеи подаренный мною кулон, протянула ко мне руку и сжала украшение в кулаке. Когда она разжала ладонь, на ней остался лишь сморщенный кусок металла. — Все. Конец. — Она довольно усмехнулась и швырнула его в меня. — А теперь вон! Прочь с дороги, ледяной подонок!

— Нет, — твердо сказал я.

Миша изменилась в лице, подошла к моему столу и принялась швырять в меня лежащие на нем вещи. Первой полетела и разбилась стеклянная ваза, затем ручки, документы, папки и ноутбук. Потом Миша схватила стол и кинула его в меня, но я успел увернуться. Теперь я окончательно убедился в том, что она была не в себе. Подскочив к ней, я схватил ее в объятья, и она вновь завизжала, но я не обращал внимания на ее высокий визг, хоть и думал, что мои перепонки сейчас лопнут.

— Все, успокойся! Хватит! — говорил я ей на ухо.

Но она не успокаивалась, а стала кричать, чтобы я отпустил ее. Я сел на пол и заставил ее сесть на мои колени.

Через несколько минут Миша замолчала и перестала двигаться.

— Миша, солнышко, поверь, все не так, как ты думаешь. Ты придумала себе такой бред! Я хотел рассказать тебе сам, но кто-то опередил меня. Это Маришка, я прав? — тихо сказал я.

— Мне… Мне уже все равно, Фредрик… Я ошиблась в тебе. Я не хочу больше видеть и знать тебя, — медленно и тихо ответила на это Миша. — И не нужно больше меня беспокоить. Никогда. Просто отправь мои вещи в Варшаву… А если нет, оставь их себе. Мне все равно. Пожалуйста, отпусти меня.

— Не могу. — Я поцеловал ее в лоб. — Не могу, моя истеричка. Я так долго ждал, так мечтал о тебе! Вчерашний день был самым прекрасным днем в моей жизни. Я только обрел счастье и не могу потерять его. Послушай, когда это случилось между мной и Марией, я даже не знал о твоем существовании. Спроси у нее, Миша. Только не уходи.

— Пожалуйста, отпусти меня… У меня так болит душа, что я сейчас взорвусь. Мне больно находиться рядом с тобой. Отпусти меня. Все, что ты говоришь, уже не волнует меня. Ни капли, — еле слышно сказала Миша, даже не пытаясь пошевельнуться.

За окном офиса громко затормозила машина, затем раздался тяжелый топот ног, и в мой кабинет ворвались два полисмена, нацелив на меня пистолеты.

— Всем оставаться на своих местах! — крикнул один из них, но, увидев, что никто никого не убил и что мы с Мишей просто сидели на полу, и я обнимал ее, опустил пистолет и приказал напарнику сделать то же самое. — Здесь все в порядке, сэр? Нам позвонили и сообщили об убийстве!

Это был какой-то бред, будто я объелся какой-то дряни, и мое больное воображение выдало мне этот кошмар.

— Все в порядке, офицер, мы просто ругаемся, — устало ответил я полисмену.

— Пожалуйста, уведите меня отсюда! — Миша стала вырываться из моих рук, и я не стал удерживать ее. Она встала и подошла к одному их полисменов. — Пожалуйста, уведите меня!

— Миша, не уходи! — умоляюще прошептал я.

Но она даже не взглянула на меня. Полисмен взял ее под руку и вывел из кабинета.

— Он бил вас? — спросил ее офицер, уводивший ее.

— Нет… Это я. Я швырнула в него вазу… И стол… — еле слышно пролепетала она.

— Что, мисс? — переспросил офицер.

— Он не бил меня! Это я его! — громко сказала Миша. — Он ничего мне не сделал! Не арестовывайте его!

— Куда вас отвезти, мисс?

— Я потом скажу… Когда мы уедем отсюда.

Я бросился к окну и с болью в душе следил за тем, как моя возлюбленная и полисмен вышли из офиса и сели в полицейскую машину.

«Не сказала, куда едет. Боится, что я поеду за ней. Она бросила меня. Как я смогу жить дальше?» — с горечью думал я, провожая машину взглядом.

— Сэр, у вас есть претензии к этой девушке? — вдруг услышал я голос второго офицера, оставшегося со мной.

— Нет, — ответил я и горько усмехнулся.

Я сам виноват. Виноват во всем.

— Но ваш офис разгромлен, — удивленно сказал офицер.

— Прошу, оставьте меня, — устало попросил я, не оборачиваясь к нему.

— Конечно, сэр.

Полисмен ушел, но в кабинет тут же зашла миссис Нейтман.

— Мистер Харальдсон, прошу прощения: это я вызвала полицию, — извиняющимся тоном сказала она.

— Ничего, миссис Нейтман, вы все сделали правильно, — сказал я ей. — Я бы не смог отпустить ее сам.

— Может, принести вам кофе? Чаю? Воды?

— Нет, благодарю. Просто идите домой. У вас неделя оплачиваемого отпуска.

— Но, мистер Харальдсон…

— Я настаиваю. Вы свободны.

Секретарша молча закрыла за собой дверь.

Окинул взглядом свой кабинет, я посмотрел на каждый осколок на полу и подумал, что эти осколки были осколками моей жизни: Миша ушла, и в этом была моя вина. Мне некого было обвинять, кроме себя. Я сел в кресло, оставшееся одиноко стоять посреди кабинета, и, уронив голову на руки, уставился на кусочек металла, лежавший на полу, — это было бывшее солнце, висевшее на шее моей любимой.

«Я должен вернуть ее. Я буду бороться за тебя, моя Миша» — решительно подумал я.

Все, что случилось, потрясло меня и на некоторое время выбило из колеи. Но сейчас я пришел в себя и вновь обрел свое хладнокровие. Я не мог отпустить Мишу.

***

— Мы никому об этом не скажем! — сказала Маришка, собирая в чемодан вещи. — Родители не должны знать об этом!

— Тебе так стыдно за меня? — усмехнулась я.

Все мое существо было охвачено нервным возбуждением: до меня только сейчас дошло, что Фредрик ни за что не отпустил бы меня, если бы не приехали полисмены.

Я бросила Фредрика, но мне не верилось, что это произошло. Так быстро и так болезненно. Когда он переехал в Лондон, я так мечтала быть с ним — это было вечностью! А потом я призналась ему в своей искренней и чистой любви, и мы стали парой. Я почувствовала счастье и переехала к нему — все это пролетело как две секунды, а потом — разрыв. Навсегда. И мне не было жаль его, ни капли. Мне было жаль только себя за то, что я обманулась, за то, что из-за этого негодяя буду страдать всю вечность, ведь любить его не перестану никогда. Это проклятье моего рода. Моего вида. У людей все намного проще: они легко забывают, излечиваются и любят снова и снова. А я на всю жизнь осталась в болоте, из которого никогда не спасусь, и которое будет засасывать меня все глубже и глубже. Я не поверила ни единому слову Фредрика, ни единой его клятве. Гнев отступил и сменился раздражением. Меня раздражало все: шум, люди, и даже Маришка с ее дурацкими фразами.

«Никто не должен знать! Как будто это так стыдно! Будто я совершила преступление!» — разозлилась я на сестру.

— Нет, конечно, нет! Просто мне больно видеть тебя такой! И как могло случиться, что ты влюбилась именно в него! — воскликнула сестра, схватив меня за руки.