— Это потому, что ты холодный.

— Да, поэтому. Приехали, — спокойно сказал я и припарковал машину в тени голых деревьев.

Мы с Мишей зашли в мой дом.

— Почему у тебя открыты окна? Сейчас декабрь! Да и воры тоже не редкость. Хочешь, чтобы у тебя стащили все вещи? — строго сказала Миша, проходя за мной в мой кабинет.

— Ничего не замечаешь? — спросил я, удивляясь ее равнодушию: запах сигарет в доме почти исчез.

— И что я должна заметить? — спросила она, озираясь вокруг.

— Подумай, — бросил я и стал закрывать окна.

— Не груби, пожалуйста, — недовольно сказала Миша.

— Я и не грубил.

— У тебя не так уж сильно пахнет сигаретами.

— Наконец-то.

— Наконец-то, что?

— Миша! — строго сказал я.

— Да ладно, шучу! — Она рассмеялась. — Я сразу заметила, что в доме накурено не так сильно, как раньше! С чего бы?

— Хотел сделать тебе приятный сюрприз, — признался я.

— Правда? — Миша умильно улыбнулась. — Что ж, мне и вправду очень приятно, спасибо!

— Я рад.

— Ты всегда разговариваешь односложными фразами?

— Не всегда. Как и ты не всегда много говоришь.

— Просто я ненавижу молчанье: мне нужно слышать голос тех, с кем разговариваю, а если собеседник молчит, я сама пытаюсь заполнить тишину. Как так можно: быть рядом с кем-то и молчать?

— Многие мечтают о молчании и о том, чтобы найти того, с кем можно было бы помолчать, — сказал я, подходя к Мише и глядя в ее прекрасные серо-голубые глаза.

— Ах да, избитая фраза о любви! — Миша саркастически усмехнулась и села в кресло, на котором сидела в свой прошлый визит.

— Почему избитая? Не веришь в любовь? — поинтересовался я, задетый ее насмешливой фразой.

— Верю, но не думаю, что полюблю кого-то. — Миша сняла сапоги, с ногами забралась в кресло и обняла свои колени. — Не все созданы для любви, и виной тому может быть возраст.

— Что ты имеешь в виду? — Я был крайне заинтересован ее мнением о любви и желал узнать свои шансы.

— Я имею в виду разницу в возрасте, — объяснила Миша.

— Не приветствуешь ее? — Мое сердце упало, ведь я был намного старше ее.

— Дело не в этом. В кого я могу влюбиться? Все вампиры так далеки от меня, что я не воспринимаю их как мужчин. Например, ты старше меня почти на сто семьдесят лет, но ты мне неинтересен: даже ты слишком взрослый для моего сознания.

— Твои рассуждения весьма интересны, — усмехнулся я.

«Значит, у меня нет никаких шансов: Миша видит во мне всего лишь взрослого мужчину, но не спутника жизни» — с насмешкой над собой подумал я и сел в свое кресло.

— На сколько Маркус Морган старше Маришки? — спросил я.

— На девяносто шесть лет, — ответила Миша.

— Значит, выходить замуж за того, кто старше тебя даже на восемьдесят лет, ты не хочешь?

— Я не собираюсь замуж. И любить тоже. Не хочу.

— Почему? — Я был не просто разочарован: я насмехался над своей любовью к этой девчонке.

— Потому что любовь приносит только страдания, а я не хочу страдать. Никогда.

— Ты говоришь как маленькая девочка, — поддел я ее.

Миша смотрела на меня серьезным, полным спокойствия взглядом. Видимо, мои слова никак не повлияли на ее мнение.

— Нет, Фредрик, маленькие девочки видят мир сквозь розовые очки и верят в принцев и воздушные замки, а я, наоборот, — поглощена реальностью. Я слишком неромантична. Не все девушки ищут любовь. Мне хватает того, что у меня есть.

— Всему свое время, — ответил я, недовольно пораженный ее убежденностью. — И, надеюсь, ты изменишь свое мнение.

— Мы можем решать разумом, а не сердцем. — Миша гордо приподняла подбородок. — И, если я полюблю негодяя, или моя любовь не будет взаимной, я смогу вырвать ее из своего сердца.

— Как было бы здорово уметь это! Тогда жизнь была бы намного легче, — пробормотал я и полез в шкаф за шахматами.

— А почему тебя не было на свадьбе Маришки и Маркуса? Там были почти все наши, — вдруг спросила Миша.

— Все банально просто: меня не пригласили, — ответил я, роясь в шкафу.

— Как не пригласили? Но ведь…

— Не волнуйся, я ничуть не оскорблен этим: даже если я был приглашен, все равно не пришел бы.

— Почему?

— Потому что не люблю свадьбы, — честно признался я и мысленно добавил: «И твоя семья выкинула бы меня из костела».

Миша промолчала, а я, наконец-то, нашел шахматы и положил их на стол.

— Какие странные шахматы! Они были сделаны в Третьем Рейхе? — удивилась Миша, вытащив пешку и рассматривая ее.

— Именно. В тысяча девятьсот тридцать третьем. Этот год был богат событиями. Эти шахматы мне подарил пленный немецкий офицер, — сказал я, — поэтому не обращай внимания на свастику.

— Хочешь сказать, немец был так добр, что подарил их тебе? Просто так? Слабо верится.

— Конечно, нет: это была его благодарность за то, что я хорошо с ним обращался.

— Война была для тебя не просто развлечением, правда? — вдруг спросила Миша, нахмурив лоб.

— Нет, и я не понимаю вампиров, которые видели в ней веселье и развлечение, — мрачно ответил я. — Какими играешь?

— Белыми.

— Отлично. Знаешь, что сказал мне тот немец?

Миша улыбнулась и отрицательно покачала головой.

— Черные шахматы — это войска СС: они носили красивую черную форму, — объяснил я. — СС это…

— Я знаю, что такое СС, поверь, даже я не так глупа, как тебе кажется. — В голосе Миши прозвучала обида: должно быть, она подумала, что я считал ее дурой, а это было совершенно не так. — Ладно, расставь шахматы, а я пока позвоню Мэри, — тихо сказала она и достала свой телефон.

Я спокойно расставил свои фигуры, но расставлять фигуры Миши не стал: нужно было научить ее самостоятельности, даже путем таких пустяков.

— Наверно, она еще спит, — сказала Миша, тщетно пытаясь дозвониться до подруги, и затем положила телефон на стол.

— Все намного проще: ты не забрала из паба ее сумку, — усмехнулся я.

— Тогда все ясно. Ничего, на обратном пути заберу… Эй, почему ты расставил только свои? — недовольно спросила она, взглянув на доску.

— Свои ты можешь расставить сама, — спокойно ответил я.

— Ну, спасибо! Ты настоящий джентльмен! — с сарказмом сказала Миша и стала расставлять на большой шахматной доске свои белые фигуры.

Мои немецкие шахматы были необычны тем, что у каждой фигуры были высечены суровые, «арийского» типа лица. Сами шахматы были сделаны из белого и черного дерева, а не просто окрашены. Они были моей гордостью.

Мы начали первую партию.

Миша была очень сосредоточена: она хмурилась, постоянно касалась пальцами щек и волос, и в этот раз играла достаточно хорошо, но я быстро поставил ей мат. Она рассердилась и во время второй партии была беспокойна: ерзала в кресле и сжимала губы в тонкую линию. Забавно было наблюдать за ней, и даже больше: все это время я боролся с желанием подойти к ней и поцеловать ее, чтобы она не сердилась, но я знал, что, если сделаю это, она испугается и убежит.

— Что смешного? — вдруг воскликнула Миша, посмотрев на меня сердитым взглядом.

— О чем ты? — искренне удивился я.

— Ты постоянно надо мной насмехаешься! — Она стукнула кулаком по столу.

«Все понятно: я так восхищен ею, что не могу скрыть улыбку» — с сарказмом подумал я.

— Я не смеюсь над тобой, — совершенно серьезно сказал я.

— Тогда чему ты улыбаешься?

— Восхищаюсь твоей игрой, моя маленькая истеричка. — Я не удержался и назвал ее «моей».

— Мне не нравится, когда надо мной смеются! — Миша убила турой мою пешку. — Вот тебе!

— Никогда не давай эмоциям испортить твою игру, — сказал я, преспокойно забирая у нее ферзя.

— Нет! Только не королева! Ах, ты какой! Хитрый черт, вот ты кто! — недовольно вскрикнула Миша. — Давай переиграем?

— Нет, иначе, ты совершенно перестанешь думать, — отказал я. — У тебя остались слон, конь и две туры, а их достаточно для того, чтобы поставить мне мат.

— Конечно, тебе легко говорить! Все твои офицеры на месте! — Миша надулась, но все же, начала продумывать новый ход.