Именно поэтому я не хотел, чтобы Миша оставалась со мной на Рождество: в это время меня мучили призраки прошлого, а Миша, этот лучик солнца, такая похожая на Марию, стала бы жечь мое сердце контрастом ее чистоты и порочностью Марии.

***

— А я люблю Рождество! — весело отозвалась на его слова я. — Не знаю, почему, но люблю. Вся эта атмосфера, подарки, елка, огоньки… Все это так классно!

Фредрик улыбнулся.

— Да, согласен, очень здорово, — подтвердил он. — Я рад, что ты находишь в этом прелесть. Так и нужно, Миша.

— Что нужно? — не поняла я.

— Иметь в душе любовь к какому-нибудь празднику, — ответил он, опять отвернув от меня лицо.

— Какой это праздник у тебя?

— День Независимости Швеции.

— Ты скучаешь по ней?

— По Швеции? Возможно, но щемящей тоски не ощущаю.

— Почему ты не едешь на Рождество к родителям? Как долго они уже не видели тебя? — Я не могла понять: почему он так хотел остаться в одиночестве?

— Около трех лет, — равнодушно ответил он.

— Вот видишь! Поезжай в Швецию!

— Я не готов — слишком привык быть один.

— Но сейчас ты не один, — без задней мысли сказала я. — У тебя есть я.

Фредрик криво усмехнулся.

— Не уверен, что ты у меня есть, — ответил он, впившись взглядом в мое лицо.

— О чем ты? — удивилась я.

— Все это очень сложно. — Он вздохнул. — Пойдем, сядем на скамейку и понаблюдаем за Темзой.

Мне стало не по себе: какой он непонятный, этот Фредрик!

«Все это очень сложно». Что сложно? Сегодня он какой-то другой, слишком странный, прямо-таки невозмутимый. Интересно, что с ним произошло на Рождество? — невольно подумала я. — Должно быть, эти воспоминания давят на него, и поэтому сегодня он сам на себя не похож?»

Сегодня Фредрик был очень красив, и я украдкой любовалась им: его густые, темные, растрепанные волосы гармонировали с его коричневым полупальто, черными джинсами и коричневыми ботинками, а его шею украшал черный вязаный шарф.

Да, он был очень красив, и девушки, проходящие мимо, встречали его восхищенными взглядами, и, наверно, думали: что за белобрысая кукла идет рядом с этим викингом?

Я улыбнулась от этой мысли.

— Что? — тоже улыбнулся Фредрик.

— Ничего, просто ты не замечаешь, какое впечатление производишь на окружающих дам! — весело ответила я.

Но на самом деле мне было совсем невесело, скорее даже неприятно оттого, что другие девушки смотрели на Фредрика.

Ха! Мне! Неприятно!

«Миша, он — не твоя собственность! Он даже не твой парень!» — мысленно упрекнула я себя.

— Правда? Я и не заметил: ты затмеваешь своим сиянием всех на этих улицах, — ответил он.

Его слова сконфузили меня, и я не нашла, что ответить.

— Миша, скажи мне кое-что, — вдруг сказал Фредрик. — Я уже спрашивал тебя об этом, но, может, твое мнение изменилось: тебе нравится, когда о тебе заботятся?

— Я же говорила: смотря, кто обо мне заботится. Когда я жила с родителями, их забота просто душила меня. А Мэри… Она укрыла меня одеялом, чтобы я не замерзла. Представляешь? — честно ответила я.

— Моя забота тоже душит тебя?

Я смутилась, но решила сказать правду, ведь он был моим другом.

— Мне приятна твоя забота, но я ненавижу, когда ты читаешь мне нотации, — сказала я и усмехнулась. — В такие моменты мне хочется повеситься!

— Ты знаешь, зачем я это делаю.

— Знаю, но Мэри укрыла меня совершенно без умысла.

— Я — не Мэри.

— Да, ты педантичный и холодный.

Фредрик ничего не ответил.

— Фредрик? — позвала я: мне показалось, что он обиделся, но его взгляд был абсолютно спокоен. — Тебя обижает то, что я называю тебя так?

— Это неприятно, но на правду не обижаются. Запомни это, — ответил он. — Но я слышал это уже раз двадцать, и, думаю, запомнил твое мнение обо мне.

— Ты обиделся, — печально сказала я. — Ну, хочешь, можешь называть меня истеричкой.

— Пойдем вон на ту лавку, — вместо ответа сказал Фредрик.

«Ну вот, обидела его! Замечательно! И почему я так дерзка с ним?» — недовольно подумала я.

— Фредрик! — воскликнула я и загородила ему дорогу.

— Что? — Он спокойно улыбнулся.

— Прости меня. — Я стала поправлять шарф на его шее. — Не хочу, чтобы ты держал на меня обиду, и не злись, пожалуйста!

Я подняла взгляд на его лицо: оно напряглось.

***

«Ну что ты делаешь! Если бы только знала о том, что я чувствую, когда ты прикасаешься ко мне!» — невольно подумал я.

Миша выглядела очень смущенной и умоляюще смотрела мне в глаза, сжимая своими длинными пальцами мой шарф.

Но я не хотел отвечать ей: я хотел прижать ее к себе и поцеловать. Поцеловать ее губы, щечки, носик, глаза, волосы… Я прилагал титанические усилия, чтобы оставаться внешне спокойным и невозмутимым, а в душе трепетал от ее прикосновений, притом, что Миша не касалась ни моего лица, ни рук, ни моей кожи вообще — она теребила пальцами мой шарф.

Я резко отстранился от нее.

— Все нормально, успокойся, — сказал я, осторожно убирая ее руки с моего шарфа.

— Ты простил меня? — Миша радостно улыбнулась и сложила руки на груди.

— Да, правда, не знаю, за что. Я ни на что не обижался, — спокойно ответил я и быстрым шагом пошел к скамье.

Миша побежала за мной, и мы расположились на скамейке, стоявшей недалеко от Темзы.

— Нужно было взять хлеб и покормить уток, — с досадой сказала Миша. — Они такие прожорливые!

Ее непосредственность заставила меня улыбнуться. Я уже отошел от нервного состояния, но специально сел от Миши подальше, чтобы не соприкасаться с ней даже верхней одеждой.

— Не понимаю, как ты можешь любить одиночество! Ведь так печально быть одному! Должен быть хотя бы… Утки! Утки! Смотри, они плывут к нам! Такие красивые! — вскочив со скамьи, радостно взвизгнула Миша.

«Она просто чудо!» — пронеслось в моей голове.

— Знаешь, чем мы отличаемся от смертных? — тихо спросил я Мишу.

— Мы пьем кровь, — тихо ответила она, повернувшись ко мне.

— Не только: смертным необходимо чувствовать себя нужными, и они сами нуждаются в ком-то. Но мы можем жить одиноко, как скалы, и при этом быть счастливыми, — сказал я, глядя на нее.

Миша внимательно выслушала меня и села рядом со мной, нарушив дистанцию, которую я установил между нами.

— И ты счастлив? — серьезно спросила она.

— Может быть, а может, и нет, а может, я просто не знаю об этом. — Я перевел взгляд на реку. — А ты счастлива?

— Нет. Бывают минуты, когда я чувствую себя сильной и независимой, чувствую, что могу сделать все, что планирую, и держу жизнь в своих руках… Но это не счастье. Наверно, я никогда не была и не буду счастлива. — Ее лицо стало грустным и задумчивым.

— Почему ты так думаешь? Тебе только девятнадцать, и у тебя все впереди, — попытался подбодрить ее я.

— Я чувствую это. Такие как я не могут быть счастливы: я слишком много размышляю и мечтаю, и мои мысли не дают мне покоя, постоянно паразитируют в моем мозгу, и я не могу быть спокойной даже на секунду. Понимаешь? Я всегда беспокойна, и мне невыносимо от этого, — тихо сказала Миша, приложив пальцы к вискам.

— Ты застала в детстве такую игрушку, как тетрис? — поинтересовался я, впечатленный ее словами: я и понятия не имел о том, что она была так несчастна.

— Да, у меня их было много, потому что я всегда выдавливала кнопки. А что?

— Дурацкий пример, но наша голова — как тетрис, а мысли — это палочки, которые ты должна выстроить. Если ты сделаешь это правильно и удовлетворишь свои желания, в которые они превращаются, они автоматически исчезают из линии задач, и твоя память очищается — ты благополучно о них забываешь. Но, если ты позволяешь своим мыслям строиться неправильно, они забивают собой твое сознание, и ты не можешь избавиться от них, потому что они не исчезают, а только накапливаются. Это ведет к вечному страданию разума, а с ним и психики, и самой жизни. Научись выстраивать свои мысли и удовлетворять свои желания, и тогда будешь спокойна и счастлива, — сказал я.