Последнее сообщение от Миши: «!!!». Видимо, я сильно достал ее, раз она не смогла найти слов для ответа.

Как только образовалась первая тень на солнце, я выскочил из ниши и побежал к своему «Мустангу». Едва успел.

В последнее время я совершенно забросил учебу: теперь моя жизнь крутилась вокруг Миши. Она заполняла собой все мои мысли — настолько я был потерян. Я даже достаточно долго не курил и достиг в этом рекорда, ведь раньше, когда пытался бросить, сдавался максимум через неделю, но сейчас, ради Миши, которая даже не заметила моего геройства, я бросил курить и, несмотря на ее равнодушие, каждое утро проветривал дом: а вдруг она приедет? Ради нее я выбросил всю прокуренную одежду и заново пополнил гардероб. Но разве Миша заметила это?

Нет. Для нее я был всего лишь другом. Друг Фредрик — ледяной айсберг и занудный швед.

Но разве это что-то меняло? Нет, совершенно. Разве, зная это, я любил ее меньше? Нет, хотя хотелось бы избавиться от зависимости от Миши. Я знал, что она никогда не полюбит меня, но любил ее и принимал это: в конце концов, она была рядом, и мне хватало этого, чтобы не чувствовать себя несчастным, увязшим в дерьме типом. Ведь Миша была не виновата в том, что я влюбился в нее.

Приехав домой, я расставил шахматы и стал играть сам с собой. Черными ходил я, белыми — всегда Миша, поэтому я мысленно представил ее в кресле, где она обычно сидела, напротив меня. Но это было бессмысленной потерей времени: я думал о Мише и о ее ужасе перед моей любовью к ней. Я взял сигарету, удивительно каким образом завалявшуюся в одном из ящиков стола, подошел к окну и, засунув сигарету в рот, не подкуривая, стоял так, как идиот.

«Долой мальчишество! — пронеслось в моей голове, и, сломав сигарету, я бросил ее в мусорное ведро.

Открыть Мише свои чувства? Ведь в них нет ничего постыдного и противоестественного: она — женщина, я — мужчина. Разница в возрасте? Ерунда.

«Не ври себе, — мрачно подумал я. — Тебя она смущает еще больше, чем ее. Это ты чувствуешь себя любителем незрелых яблок. Конечно, ей не шестнадцать лет, а девятнадцать… Но мне то сто восемьдесят восемь! Отлично, значит, это аргумент, чтобы сказать «нет». Следующее: если Миша ведет себя так капризно, хотя еще не осведомлена о своей власти надо мной, то, если я признаюсь ей, она сядет мне на шею. Хотя нет, я никогда ей этого не позволю. Да и она скорее придет в неописуемый ужас, чем возьмет в свои нежные ручки ошейник и наденет его на меня. А ее семья, которая считает меня подонком? Я «обесчестил» Марию, а теперь хочу обесчестить и Мишу, вот, что они скажут, и ведь уже никак не докажешь, что это была не моя вина. Итак, стоит ли признаться Мише в том, что я безумно люблю ее и готов жениться на ней хоть сейчас? Да, стоит, потому что я серьезный взрослый мужчина, а не подросток, смущающийся своих чувств. Я скажу ей при нашей ближайшей встрече, а она, если хочет, пусть приходит в ужас и падает в обморок: в моих чувствах к ней ничего постыдного нет. Наоборот — у меня крайне серьезные намерения, но она, конечно, их не оценит. В любом случае, какое бы решение она ни приняла, любить ее я не перестану»

Мои мысли были прерваны гимном Польши: как по иронии, мне звонила та, о которой я все это время думал.

— Не стыдно было подслушивать наш с Мэри разговор? — Было первым ее вопросом. Ее голос был весьма недовольным.

— Неизлечимая болезнь? И как только Мэри в это поверила, — насмешливо сказал я.

— Не смешно! А что я должна была сказать? «Знаешь, просто я питаюсь кровью. Ой, забыла сказать: я — вампир!» Так что ли?

— Не волнуйся, ничего более правдоподобного я от тебя и не ожидал: ты слаба на выдумки.

— Фредрик.

Ее серьезный тон заставил стать серьезным и меня.

— Что?

— Надеюсь, ты не хочешь убить Мэри за то, что она лазила в моих секретах? — тихо спросила Миша.

— Ну что ты: она изрядно меня повеселила. К тому же я давно знал, что рано или поздно ее любопытный нос захочет всунуться в твои пакеты с лекарством, так это называется? — Я не сдержал смешок.

Миша тоже рассмеялась, и моя душа расцвела от ее смеха.

— А если серьезно? — спросила она.

— Если серьезно, у меня и в мыслях нет ее убивать. Она ведь так пытается свести нас с тобой… — вновь шутливо начал я.

— И ты туда же? Ладно Мэри с ее романтическими бреднями, но тебе-то сколько лет, а ты все как маленький! — перебила меня Миша очень недовольным тоном. — Надеюсь, ты шутишь?

— Шучу ли я? — Ее реакция на мои слова рассмешила меня.

— Именно.

— Ты знаешь, — ответил я, ощутив приятную остроту мести.

— Что знаю? — спросила Миша.

— Ты знаешь, — повторил я. — И три восклицательных знака.

— Ну, ты и болтун, Фредрик! Я серьезно!

— Я тоже. Что делаешь завтра? Заехать за тобой?

— Завтра в приюте детки будут петь рождественские песни. Пойдешь со мной?

— Я подумаю, солнышко.

— Что?!

— Я сказал, что подумаю.

Мне было забавно, ведь я даже не издевался, а говорил правду и то, что давно хотел ей сказать.

— Завтра в десять! Встретимся в приюте! И не называй меня «солнышком»! — строго сказала Миша и отключилась.

Я довольно вздохнул, в предвкушении того, что скоро избавлюсь от своего секрета: завтра я встречусь с Мишей и все ей расскажу. И я назвал ее «солнышком» — давно хотел назвать ее так и теперь чувствовал острое удовольствие.

«Миша, мое солнышко. Истеричное маленькое солнышко, — подумал я. — Пусть обижается, сколько хочет!»

***

«Солнышко»! Он назвал меня «солнышко»! С чего бы это? В последнее время я его просто не узнаю! А этот разговор? Полная бессмыслица! Но у него был веселый голос, значит, он шутил. Да, это была шутка!» — Я облегченно вздохнула: что ж, даже у Фредрика есть чувство юмора.

На следующий день мы с Фредриком были на концерте в приюте. Я была в восторге от выступления детей, а сами детки обрадовались нам, потому что мы привезли им целый багажник сладостей. Фредрик был, как всегда, спокоен и серьезен: от его вчерашней шутливости не осталось и следа.

Дети спросили меня, почему «мой муж Флинн» опять не пришел, а одна девочка даже расплакалась от огорчения, и Фредрик стал успокаивать ее: он сказал, что Флинн приказал ему лично передать ей привет и «вот эту (тут он вытащил что-то из кармана пальто) елочку». Как оказалось, это был брелок от ключей к его «Мустангу», а на мой удивленный взгляд он ответил: «Я же швед, я люблю природу, поэтому — елка».

Затем мы пошли гулять по городу: погода была пасмурной, и даже Фредрик мог спокойно разгуливать под открытым небом. Он был очень спокоен, а я эмоционально рассказывала ему о своих переживаниях во время выступления детей. Фредрик сдержанно улыбался, а я даже плясала от переизбытка чувств, но он не слушал меня, или делал вид, что слушал, потому что выглядел задумчивым и мысленно далеким от меня и реальности.

Один раз я не заметила выступа на тротуаре и чуть не полетела вниз лицом, но Фредрик успел подхватить меня, хотя при этом я сама схватила его за руку. С недавних пор он перестал носить перчатки.

Не разнимая рук, мы направились в парк.

— Почему ты не любишь Рождество? — поинтересовалась я.

Фредрик усмехнулся, но даже не взглянул на меня.

— На это есть причина, — ответил он, глядя вперед.

— Какая? — Я всматривалась в лицо Фредрика, пытаясь понять его чувства.

Он нахмурился, и я пожалела о том, что задала ему этот вопрос: видимо, я задела в его сердце слишком больную струну.

— Извини… Если хочешь, можешь не говорить, я понимаю, — смутилась я.

— Я расскажу тебе. Три года назад на Рождество случились самые неприятные события в моей жизни. Даже неприятнее войны. Вот и все, — усталым голосом ответил мне Фредрик.

***

«Именно тебе я никогда не расскажу о том, что причиной моего отвращения к Рождеству является твоя родная сестра Мария, которая соблазнила меня в ту ночь, а я позволил ей себя соблазнить. Слабак!» — подумал я, взглянув на полное эмоций лицо Миши: она словно светилась изнутри.