Эндрю поднял голову и посмотрел на меня: он плакал, но плакал скупо, как мужчина. В его глазах была такая боль, что мне стало стыдно за себя и свое ледяное спокойствие, стыдно за то, что я ничего не чувствовала. Он ничего не сказал и уставился на полку, стоящую перед ним.
Мы были так холодны друг к другу, словно никогда не были знакомы, ведь единственная нить, что связывала нас, теперь была разорвана: Эндрю был возлюбленным Мэри, я — ее лучшей подругой, но Мэри умерла, и уже ничего не связывало нас. Ничего. Даже переживали мы по-разному: он плакал, а я равнодушно смотрела на него, как будто потеря Мэри касалась лишь его одного.
— Ты поедешь к ней? — спросила я Эндрю, чтобы поскорее сбежать от его печали.
— Нет. Не могу видеть ее в гробу, — глухо ответил он, не глядя на меня. — Я потом… Потом приеду к ней.
— Хорошо, я скажу ей. Передать ей что-нибудь? — спросила я.
Мне казалось, что он обязан был сказать Мэри хоть что-нибудь.
— Не знаю, — мрачно ответил он. — Хотя передай ей это. — Эндрю высунул из кармана джинс маленькую красную коробочку и отдал ее мне. — Я собирался сделать ей предложение, когда она вернется из Лондона. Копил на это кольцо три месяца. Не тратил ни копейки из зарплаты. Мечтал, что мы поженимся, и будем жить вместе всю жизнь. Дом, дети… Но теперь этого не будет.
— Так скажи ей это и подари кольцо. Мэри будет приятно. — Я не могла заставить себя говорить о Мэри в прошедшем времени. Принять ее смерть я была не в силах.
— Не могу. Прошу тебя, передай ей все это и кольцо. Видишь? — Эндрю показал мне указательный палец правой руки: на нем было тонкое серебряное кольцо. — Это она подарила, сказала, что оно будет напоминать мне о ней. И я хочу, чтобы и мое кольцо напоминало ей обо мне. Тогда между нами будет неразрывная связь. Сделаешь это? Пожалуйста.
— Конечно, обязательно.
— И скажи, что я не могу видеть ее мертвой, в гробу. Неживой. Скажи ей.
— Скажу.
По очередному тяжелому вздоху Эндрю я поняла, что мне нужно было уходить, чтобы не причинять ему еще большей боли, поэтому я положила коробочку с кольцом в карман пальто, молча вышла из магазина, села на велосипед и поехала домой.
Дома я надела черное платье, черные туфли и черную кофту с длинными рукавами: мне было плевать на то, что на улице было еще холодно, и что люди будут удивляться. И, помня о том, что Мэри не нравилось, когда мои волосы лежали в хвосте, я распустила их.
В моей душе не было никакого трагизма, словно я ехала не на похороны, а так, на прогулку. Я никогда не была на похоронах, никогда не собиралась и даже не думала о том, что мне придется на них побывать. На похоронах близкого мне человека.
Переложив коробочку с кольцом в маленькую сумочку, я вышла из дома, закрыла дверь, села на велосипед, доехала до автовокзала, взяла билет до Лондона, села в автобус, закрыла глаза и мгновенно очутилась на автовокзале столицы, как будто переместилась в пространстве. Было два часа и три минуты дня. Мне не хотелось ехать к Смитам: я представляла, как они страдали и какие у них были скорбные лица. Как у Эндрю. Эти мысли привели меня в панику, и я не знала, что делать и куда идти. Зачем идти? Видеть Мэри. Неживую Мэри. Я в замешательстве стояла посреди площади, а потом пошла туда, куда понесли меня ноги, и вскоре оказалась прямо напротив офиса Фредрика.
«Почему я постоянно прихожу к нему? Неужели он притягивает меня, как магнит? Даже в такой день. Зачем я здесь?» — с удивлением подумала я и вдруг увидела Фредрика, стоявшего у окна.
Он был не один. С какой-то длинноволосой брюнеткой, которая положила руку на его плечо. Они разговаривали о каких-то бумагах, и Фредрик уверял брюнетку в том, что поможет ей, что ей не стоит волноваться, и так далее и тому подобное. А я во все глаза смотрела на него, и мои губы дрожали от обиды.
Меня тут же охватила ревность, и я задышала часто-часто. Фредрик улыбнулся брюнетке, и из моей груди вырвался вздох отчаяния: я так давно не видела его, и сейчас он был таким бесподобным. Ледяным принцем. Далеким и недоступным. Таким уверенным в себе и прекрасным. Холодным, как айсберг.
Вдруг Фредрик повернул голову к окну, посмотрел на меня и нахмурился.
«Он недоволен видеть меня! — с болью подумала я, не отрывая от него взгляда. — Конечно, я мешаю ему разговаривать с этой… женщиной!». — И, поджав губы, я тоже нахмурилась. Фредрик продолжал пронзительно смотреть на меня. Не выдержав его пристального взгляда, я закрыла глаза.
— Миша, что случилось? — вдруг услышала я шепот Фредрика, и это заставило меня вновь взглянуть на него. Меня захлестнула злость: как он посмел спрашивать об этом? Делал вид, будто интересуется моей жизнью!
Молча повернувшись к нему спиной, я пошла прочь.
Зазвонил мой смартфон. Это звонил Фредрик. Я не стала отвечать ему и сбросила звонок. Он позвонил еще раз, но я опять сбросила. Не желала разговаривать с ним. Совершенно.
«Но почему я веду себя так жестоко? Он не сделал мне ничего плохого! Он просто разговаривал с той женщиной! А я ревную его, словно он — мой!» — пронеслось в голове, и, остановившись, я обернулась, посмотреть, не пошел ли Фредрик за мной, но не увидела его. Он не попытался остановить меня.
— Миша! Вот ты где! — Вдруг из ниоткуда рядом со мной появился Гарри.
Он был весь в черном, его лицо было угрюмым, а под глазами лежали темные мешки.
«Не зря я не хотела приезжать. Один его вид наводит на мысль о потере. Ведь это и моя потеря тоже. Но я не чувствую ее так, как чувствуют они. Это бесчеловечно, грубо по отношению к Мэри. Наверно, ей очень обидно оттого, что я так бесчувственна к ее смерти» — с тоской подумала я.
— Тебе не холодно? — спросил Гарри усталым голосом.
— Нет, — тихо ответила я.
— Поехали, нас ждут на кладбище, — сказал он.
Мы сели в машину.
Наверно, нужно было сказать Гарри, что я сочувствую, принести свои соболезнования, или просто заплакать, чтобы слезы оправдали мое равнодушие и спокойствие. Но я не могла выдавить из себя ни слезинки, ни слова. Мы просто молча ехали на какое-то кладбище. Вдруг меня пронзила мысль о том, что, когда я приеду, родственники Мэри будут смотреть на меня и перешептываться о том, что я бесчувственна, а я буду смотреть на их скорбные лица и сгорать от стыда за эти же мысли.
Волнение и печаль не охватили меня даже тогда, когда мы подъехали к воротам кладбища. Мы вышли из машины и пошли по широкой ухоженной дорожке. Я с удивлением смотрела по сторонам, восхищаясь красивыми трогательными скульптурами плачущих детей, ангелов и дев, лежащих на каменных ложах среди каменных одеял. Отовсюду на меня смотрели надгробия и зелень. Я впервые была на кладбище, и оно поразило меня своей величественной красотой. Здесь совсем не чувствовалось печали: сквозь зеленеющие ветви высоких деревьев пробивались золотые лучи солнца, и было легко и спокойно. Даже торжественно. Я молча шла за Гарри и не могла поверить в то, что эта красота была вместилищем страданий и слез тысяч людей.
Вскоре мы подошли к небольшой процессии: все люди держали в руках цветы, и я со стыдом осознала, что без цветов пришла только я. Здесь были родители Мэри, а всех остальных я не знала. Все были в черном. Все стояли у свежевырытой могилы, а рядом с ней лежал коричневый лакированный гроб.
В нем лежала Мэри.
Я впилась в нее взглядом.
Пастор начал читать отрывок из Библии.
Я не смотрела ни на кого — только на Мэри. Ее гроб лежал прямо на молодой зеленой траве. В разуме пронеслось: «Как хорошо, что я тоже в черном. Хоть что-то сделала правильно».
Мэри лежала в гробу: ее кожа напоминала белый мрамор. На ней были надеты ее любимое синее платье и черные туфли. Ее лицо было спокойным, безмятежным, неподвижным. Мэри не дышала, не улыбалась, а просто лежала, как камень.
Я смотрела на нее и не могла поверить в то, что ее больше нет. Не желала поверить в это, ведь Мэри лежала прямо передо мной, такая красивая. А на самом деле, она была мертва. Как-то нелогично. Как это возможно? Ведь она здесь! Вот она! Целая! Невредимая! Как она может быть мертвой?