— Ох, — из маминого рта вылетает всего одно слово, даже не слово, а звук. Не знаю почему, но сейчас я действительно ее потрясла. — И что же случилось дальше?

— Я ушла пока он спал. И вернулась с Сашей в Москву, — тихо говорю я, разглядывая свои ногти.

— А он? — мягко спрашивает мама.

— А он мне не позвонил, — не знаю почему, но произнести эту фразу мне дается тяжелее всего.

Это нелогично, глупо, жалко, но несмотря на все, что я знала и читала о Благове, я слепо верила, что между нами все иначе. Для меня было иначе. Наверное, поэтому так больно осознавать, что я оказалась для него лишь развлечением, чтобы скоротать каникулы.

— Мира… — мама протягивает руки и притягивает мою голову к своей груди. И от ее тепла, знакомого с детства запаха, безусловного принятия, я ломаюсь.

Я держалась все три дня, не позволяя себе проронить даже слезинки, но сейчас оказываюсь не в силах преодолеть истерику. Где-то в глубине груди рождается рыдание, которое упорно прорывается наружу. Я стискиваю зубы, чтобы сдержать его, но все бесполезно. Первый всхлип вырывается с мучительным звуком, за ним — еще один, и еще один, пока все мое тело не содрогается под их бурным натиском, а эмоции входят в крутой штопор, грозящий разбить меня вдребезги.

Благову хватило десяти дней и щепотки обаяния, чтобы играючи сломать возведенные мною барьеры и заставить предать все мои принципы. Но еще меньше ему потребовалось, чтобы превратить меня в депрессивную неврастеничку. И для этого он не пошевелил даже пальцем.

Все долгие три дня мысли о нем преследовали меня как раздражающий зуд, как жар, лихорадка, от которой нет спасения. Он въелся мне под кожу. Забился в поры. Затуманил мозг. Я стараюсь избавиться от него, но не могу. Он повсюду, и я задыхаюсь.

Не знаю, сколько слез я выплакала у мамы на груди, прежде чем соленый поток начал иссякать, а на смену искрящейся напряженности внутри пришла пустота.

Помню лишь, как рука мамы застыла в моих волосах, и я услышала ее испуганный шепот:

— Мира, кажется, у меня отошли воды.

— Правда, он красивый? — мама разворачивает ко мне сверток с сопящим младенцем и выжидательно заглядывает в глаза.

— Правда, мам, — отвечаю тихо, рассматривая крохотное сморщенное личико брата в обрамлении голубой пеленки. — Ты такая молодец.

— Громов Андрей Владиславович, — с распирающей гордостью декламирует она.

— Звучит отлично, — впервые с тех пор, как вернулась из Сочи, я совершенно искренне улыбаюсь.

От нежности к маме, которая с искрящимися глазами сидит на больничной койке и укачивает малыша, в груди разливается тепло. Она в этот момент такая искренняя, счастливая и выглядит такой юной — и не скажешь, что между ее детьми почти девятнадцать лет разницы.

Мы с ней находимся в современной палате частного родильного дома. Папа недавно уехал домой переодеваться — он пробыл здесь всю ночь и присутствовал при родах. И хотя я видела его лишь мельком — меня привез, а его забрал водитель, он, как и мама, выглядел совершенно ошалевшим от свалившегося на него счастья.

— Как ты себя чувствуешь? — спрашивает мама, осторожно укладывая маленького Андрюшу в прозрачную кроватку.

— Лучше, мам, честно. Спасибо, что выслушала меня.

Сейчас я не лукавлю. После сумбурной истерики накануне мне словно легче дышится, и тьма стала не такой непроглядной. И пусть я все еще растеряна, сбита с толку и обижена, но желание провести остаток жизни забившись в угол своей спальни уже не кажется мне таким привлекательным.

— Что собираешься со всем этим делать? — интересуется мама.

— Утром Саша написал. Он вернулся из Швеции. Хочет встретиться и поговорить.

— Решила, что ему скажешь?

— Пока нет.

— Можно я дам тебе один совет, Мира? — мама дожидается моего кивка прежде чем продолжить: — Не позволяй людям и обстоятельствам влиять на твои решения. Никто лучше тебя не знает, какой путь правильный. Слушай только себя и свое сердце — поверь, я знаю, о чем говорю. Мы с твоим отцом в свое время столько дров наломали по глупости. А все потому, что слушали других, а сами разучились разговаривать. В жизни нет ничего лучше правды, какой бы горькой она ни казалась.

На последних словах мама подавляет зевок, и я понимаю, что ей надо дать отдохнуть — ночка у нее была не из легких.

— Спасибо, мам, — говорю я. — Спасибо за все. Я поеду. Отдыхай.

Мама кивает, а потом ласково сжимает мою ладонь.

— Все будет хорошо, Мирослава. Обязательно.

Почему-то от ее слов к горлу подступает горький ком, а глаза наполняются влагой. В водовороте чувств, которые захлестывают меня в этот миг, мне отчаянно хочется верить маме.

***

Из роддома я еду в универ, чтобы проставить первый экзамен автоматом. Когда зачетка пополняется еще одной пятеркой, Саша присылает смс, что ждет меня в кафе неподалеку. Мы часто обедали там в перерывах между моими занятиями и его тренировками, но отчего-то сейчас я чувствую, что место выбрано неудачно. Слишком много хорошего связано с этим кафе, а мне бы хотелось провести этот разговор на нейтральной территории.

Я захожу в кафе и сразу замечаю Сашу. При виде склоненной над телефоном головы мое сердце болезненно сжимается, а внутреннее смятение усиливается.

Пока иду к столику, с тоской вспоминаю свою простую и ясную жизнь до каникул. Как-то так случилось, что за последние две недели я полностью потеряла свой путь. Заблудилась. Мама сказала, что в глубине души я знаю, как поступить, но я не знаю. На негнущихся ногах я двигаюсь навстречу Саше и понятия не имею, что ему скажу.

Заметив меня, он сдержанно улыбается и встает.

— Привет, — говорит он, неуклюже обнимая меня. Он подается вперед с явным намерением поцеловать, но я даже не успеваю подумать и действую на инстинктах — отворачиваю голову, так что его губы задевают только мою щеку.

Черт.

Я вспыхиваю и отвожу глаза.

После неловкой паузы Саша разжимает объятия, а я, внезапно ощущая себя последней дрянью, притягиваю его хмурое лицо к себе и легонько целую в губы.

— Как все прошло в Швеции? — спрашиваю я, когда мы усаживаемся за стол.

— Поживем — увидим. Пока никаких гарантий мне не давали, — он пожимает плечами.

— Уверена, тебя возьмут, — говорю я бодро, стараясь сгладить впечатление от скомканной встречи. — Ты же лучший бомбардир лиги.

— Мира, по всему миру таких бомбардиров сотни. Но не все заканчивают в НХЛ, — говорит Сашка непринужденно, но я хорошо его знаю и вижу по глазам, как отчаянно он желает пройти отбор.

К столику подходит официант и ставит перед нами чайник травяного чая и две чашки.

— Я заказал тебе салат с креветками, как обычно. Но если ты хочешь еще чего-то… — Саша замолкает и как-то странно смотрит на меня.

— Спасибо. Салат с креветками — то, что нужно.

Пока он разливает чай в чашки, я вновь думаю о том, насколько хорошо мы знаем друг друга. Повадки, вкусы, мечты — вот оно, все как на ладони. И поэтому еще больнее ощущать стену, которая неумолимо растет между нами. Я хотела бы ее сломать, но чувствую, что не могу. Это уже не зависит от меня.

— Мама ночью родила, — говорю я, стараясь заполнить возникшую паузу. — Представляешь, у меня теперь младший брат есть.

— Это здорово, — Саша искренне улыбается. — Не против, если я пошлю ей цветы?

— Почему я должна быть против? — я хмурюсь. — Маме будет приятно. Она в клинике в Лапино.

Он вновь пожимает плечами.

— Я, Мира, просто не понимаю, что за херня между нами происходит. Поэтому и спрашиваю.

Вновь повисает неловкое молчание. Тягучее, вязкое, плотное, как болото, в котором мы тонем.

— Помнишь, до поездки мы обсуждали идею съехаться?

У меня в венах стынет кровь, но я киваю. Мы действительно обсуждали это. Две недели назад от мысли, что мы с Сашей будем жить вместе, у меня за спиной вырастали крылья. А сейчас мне хочется спрятаться от его пронизывающего насквозь взгляда.