— Уверена, что в присутствии Мирославы уместно говорить о бывшей подружке внука? — осаждает она мать Дани. — Кажется, нас просили держаться в рамках приличий.

— Бабушка права, — говорит Даня. — Но раз уж ты завела этот разговор, я скажу тебе — понятия не имею, что понравится Вере. Никогда всерьез не интересовался ни ее вкусами, ни ей самой.

От резкости его тона и от откровенности сказанных слов, я чувствую одновременно уважение к Дане и смущение.

— Что ты сразу заводишься? — лепечет его мать в ответ. — Мирослава наверняка не обиделась. Она же знает, что вы с Верой друзья.

Ее взгляд устремляется ко мне, а я сижу и не понимаю, чего она ожидает — что я встану на ее защиту? Изо всех сил стараюсь сохранить хладнокровие и не показать, как задело меня упоминание Смирновой, но чувствую, что удается мне это плохо.

— Вера мне не подруга, — вновь вмешивается Даня. — И давай оставим эту тему.

Благодаря вошедшей в комнату домработнице, которая вносит очередную смену блюд, я оказываюсь избавленной от необходимости что-либо отвечать. А тем временем внимание на себя отвлекает Петр Благов, который подходит к бару и достает из холодильника бутылку шампанского.

Словно чувствуя мою скованность, Даня берет мою руку в свою и подносит к губам.

— Скоро поедем, — обещает он шепотом, так тихо, что только я могу его услышать.

Я киваю и делаю попытку улыбнуться.

— За вас, — тем временем салютует Петр Благов, в попытке сгладить возникшую за столом неловкость.

В тишине огромной столовой звон бокалов кажется мне оглушающим. Я делаю малюсенький глоток шампанского и ловлю на себе пытливый взгляд. В прищуре синих, совсем как у Дани, глаз Петра Благова, мне чудится что-то неприятное и отталкивающее, но я отгоняю от себя эти мысли.

О, Господи, когда уже этот обед закончится?

— Прости за это представление, — первые слова, которые я слышу с того момента, как десять минут назад мы сели в машину. — У мамы напрочь такт отсутствует, а папа явно перебрал шампанского.

Отрываю взгляд от трассы, по которой мы несемся, с каждой секундой все дальше удаляясь от вычурного особняка четы Благовых, и смотрю на Даниила. Напряженная линия губ и мрачное выражение лица явно выдают его расстройство, а мне хочется поддержать его точно так же, как это сделал он после моей ссоры с папой.

Воскрешаю в памяти события, произошедшие за те два часа, что мы провели под перекрестным огнем Петра и Вероники Благовых, и неосознанно морщусь. Без преувеличения, это был самый странный обед в моей жизни. Настолько безумный, что это даже смешно.

— Твоей вины здесь точно нет, — отвечаю тихо, а потом протягиваю руку и кладу на его колено, имитируя ласку, которую он сам подарил мне несколькими часами ранее. Почему-то вспоминается вытянувшееся лицо Вероники Сергеевны, когда Даня прямо за столом поцеловал меня. — Но знаешь, я тут подумала, давай-ка повременим с новыми визитами к твоим и моим родителям?

Эти слова я произношу серьезно, но на самом деле из последних сил сдерживаю улыбку. Даня поворачивает голову, всматривается в мои глаза — его губы начинают подрагивать, и я сдаюсь: прыскаю со смеху, слыша в ответ заразительный мужской хохот. Второй раз за день нам приходится свернуть на обочину и включить аварийный сигнал: мы смеемся так долго, что на моих ресницах повисают слезы, а пресс начинает ныть от напряжения. И в конце концов я начинаю думать, что этот бесценный момент горько-сладкой радости стоил всех мучений на чопорном обеде, устроенном Благовыми.

— Что будешь делать? — спрашивает он, высаживая меня в центре.

— Помнишь, говорила, что хочу с Никой встретиться? — напоминаю я, доставая с заднего сидения свою сумку. — Может, по магазинам пройдемся. Я давно ничего не покупала.

Даня кивает и потирает переносицу. Я узнаю этот жест — так он делает, когда ему предстоит что-то, что ему не нравится, так что и я заранее готовлюсь к чему-то, что не понравится мне.

— Мира, — начинает он серьезно. — Я несколько раз хотел поговорить с тобой о твоих расходах, но ты всякий раз умело меняла тему. Сейчас тебе придется послушать.

Он лезет в бумажник и еще до того, как достает оттуда золотую пластиковую карту, я знаю, что за этим последует.

— Твоя, — просто говорит он.

— У меня есть деньги, — отвечаю смущенно.

— У тебя есть деньги твоего отца, а ты живешь со мной, — быстро парирует он, вкладывая карту в мою ладонь.

Я тяжело вздыхаю.

— Это как-то неправильно, — бормочу я, опуская голову.

Даня касается моего подбородка, вынуждая взглянуть на него.

— Неправильно то, что я до сих пор этого не сделал, — его голос абсолютно серьезен, и в нем слышны металлические ноты. — Мне будет спокойнее, если ты будешь пользоваться этой картой.

Смотрю в его штормовые синие глаза и чувствую растерянность. Вот же поразительный человек! Дает мне свои деньги и при этом умудряется заставить меня почувствовать себя так, словно это я делаю ему одолжение, а не он мне. И хотя мне крайне некомфортно, я все же киваю и прячу карту в кармашек сумки.

До встречи с Никой остается около получаса, а на улице прекрасная весенняя погода, поэтому я решаю прогуляться по Тверской до кафе, где мы договорились перекусить. Иду не спеша: погруженная в свои мысли, разглядываю случайных прохожих и витрины, как вдруг слышу собственное имя и ощущаю крепкий захват пальцев на своем локте.

Резко оборачиваюсь и встречаюсь лицом к лицу с Сашей.

— П-привет, — бормочу растерянно, чувствуя, что морально совершенно не готова к этой встрече.

Мы с ним не виделись с того печального расставания в кофейне. После он делал несколько настойчивых попыток пригласить меня на свидание, и даже приходил к университету, но на все его предложения я отвечала неизменным отказом, а его самого обходила за километр стороной.

— Привет, — отвечает он, изучая мое лицо. — Как дела?

— Все хорошо, — говорю коротко, под его пристальным взглядом чувствуя себя крайне некомфортно. — Как ты?

Он неопределенно пожимает плечами и кивает в сторону Красной площади.

— Пройдемся?

— У меня мало времени, — отвечаю натянуто. — Подругу жду.

— Кого-то, кого я знаю?

Я отрицательно качаю головой.

— И подруги, значит, у тебя новые, — замечает он бестактно.

Я решаю, что лучший вариант — проигнорировать эту фразу, потому упорно молчу, переминаясь с ноги на ногу.

— Как твой брат? Как родители? — не оставляет он попыток разговорить меня.

— Андрюша растет, — пространно говорю я. — Родители отлично справляются.

— Тебе малыш не мешает? Помню, когда мама родила Марусю, я спать не мог, потому что постоянно слышал через стенку, как она хнычет.

— Я… — запинаюсь, думая, как ответить. — Андрюша спокойный. И я больше не живу с родителями.

Саша бросает на меня недоверчивый взгляд из-под ресниц.

— Квартиру снимаешь? — спрашивает он.

Я упорно молчу, позволяя ему самому сделать выводы. Лгать не хочу: я и так долго скрывала ото всех свои отношения с Даниилом, и больше этого делать не планирую.

— С ним живешь? — пораженно спрашивает он голосом, в котором я различаю несвойственную ему злость. — Охереть просто. Не могу поверить, что ты с ним…

— Я с ним что, Саш? — мгновенно взрываюсь я. — У меня с Даниилом отношения. Заметь, начала я их уже после того, как мы с тобой расстались.

— Я с тобой не расставался, — бросает он холодно.

— Это беспредметный разговор, — говорю я, демонстративно глядя на часы. — Мне, правда, пора.

— Неужели ты не понимаешь, что через месяц он сменит тебя на новую подстилку? — выплевывает он ядовито.

Я стараюсь держать себя в руках, но эта фраза пробивает броню моей сдержанности:

— Ты понятия не имеешь, о чем говоришь, — говорю холодно. — Впрочем, ты никогда не умел с достоинством принимать поражения.

Вместо ответа он дергается. Его лицо мрачнеет, только на щеке начинает сокращаться мускул. Запоздало понимаю, что мои слова были жестокими, а ведь на самом деле я вовсе не хотела с ним ссориться, и уж тем более, причинять ему боль.