— Может попробуем? — предлагает он по своему трактуя мое замешательство. — Эти дни я много думал обо всем и понял, что не хочу по глупости потерять тебя. Если ты готова оставить все в прошлом, то и я пообещаю, что забуду все, что произошло в Сочи.

— Саш, ну как же ты забудешь? — я качаю головой. — Нельзя взять и стереть из памяти последние две недели. Мне кажется, нам не стоит спешить.

— Ты все-таки с ним общаешься? — яростно выдыхает он, пока его глаза, превратившиеся в две узкие щелочки, настороженно изучают мою реакцию.

— Нет, Саш, не общаюсь.

— Тогда почему? Поясни, — говорит он уже спокойнее.

Я все еще не знаю, как сформулировать то, что я чувствую. Как оформить в связную речь тот рой разрозненных мыслей, который вертится в моей голове. Как сказать так, что Саша меня понял.

Поднимаю на него глаза и несколько секунд просто смотрю. На маленькую родинку над правой бровью. На косой шрам на скуле, который остался от игрового столкновения. На плотно сжатые губы.

Саша ерошит волосы и посылает мне ответный взгляд, в котором смешались злость, сомнение и боль.

— Ты все еще моя девушка? — вдруг спрашивает он. Голос его низкий и требовательный. И я не могу лгать ему.

Закусив губу, я опускаю голову и часто-часто моргаю, чтобы не дать пролиться слезам, которые уже скопились в уголках глаз.

— Понятно, — цедит он, бросая вилку на тарелку с такой силой, что она отлетает на пол. — Ты точно все рассказала мне о той ночи, которую провела с ним?

Уточнять, что он имеет в виду, бессмысленно.

— Я не врала тебе. Были только поцелуи. Но для меня этого достаточно, чтобы поставить под сомнение все, что я о себе знаю. Понимаешь?

Он демонстративно закатывает глаза, будто я говорю что-то в высшей мере глупое.

— Что же ты хочешь, Мира?

— Наверное, время. Чтобы остыть и разобраться в себе.

— У тебя было четыре дня, — напоминает он.

— Этого мне оказалось мало.

— А что в это время делать мне? — спрашивает он.

— Все, что хочешь, — шепчу я. — Я не дура и не думаю, что ты будешь сидеть и ждать, когда я, наконец, решусь на что-то. Ты можешь устраивать свою жизнь так, как считаешь нужным.

— Предлагаешь мне на время завести кого-нибудь? — в замешательстве глядя на меня, спрашивает Саша. — Думаешь, что я вот так просто уйду с дороги и оставлю тебя этому мудаку, у которого послужной список больше количества сотовых абонентов Московского региона?

— Я же говорила, что он здесь ни при чем, — выдыхаю я, внезапно чувствуя себя ужасно усталой, вымотанной этим разговором. — Не вмешивай его сюда, пожалуйста.

— Послушай, что я тебе скажу, Мира! — четко выговаривая каждое слово, бросает Саша. — Плевать я хотел на него. Все что меня волнует — это ты. И я от тебя не отступлюсь. Думаю, ты должна знать меня достаточно хорошо, чтобы понимать, что я просто так не сдамся. Что бы ты там себе не напридумывала, я буду бороться. Мне не важно с кем: с Благовым, который запудрил тебе мозги, или с тобой, позволившей ему это сделать. Я буду бороться за тебя и за наше будущее. Это тебе понятно?

— Это твое право, Саш, — тихо отвечаю я, шокированная его выпадом. Он всегда был таким рассудительным и спокойным, что эта эмоциональная вспышка застает меня врасплох. — Я не могу приказывать тебе, что делать и как себя вести. Я прошу у тебя время, и даю его тебе.

— Мне не нужно время, чтобы понять, что я люблю тебя, — говорит он с нажимом. — А ты любишь меня. Я знаю это. Просто ты немного сбилась с правильного пути, но я помогу тебе вернуться туда, где все пошло наперекосяк. Переезжай ко мне. Обещаю, ты не пожалеешь.

Я вновь качаю головой.

— Ты не слушаешь меня, Саш. Слушаешь, но не слышишь, — шепчу я, даже не пытаясь скрыть дрожь в голосе, а потом глубоко вздыхаю и говорю то, о чем еще утром боялась даже думать. — Я не уверена, что наши отношения переживут это. Может быть, ты готов простить мне Сочи и забыть. Но я не готова. Ну, не могу я вычеркнуть все, что там случилось и жить дальше, как ни в чем ни бывало. Все изменилось. Я изменилась. Мне нужно разобраться в себе.

— Разбираясь в себе ты собираешься видеться с Благовым?

— Это маловероятно, — говорю я тихо, не в силах спрятать горечь, которой пропитан мой голос.

Саша грубо матерится и смотрит на меня так, словно видит впервые.

— Я одного не могу понять, — говорит он чекан каждое слово. — Как он умудрился так быстро окрутить тебя? Объясни мне, Мира. Это просто уму непостижимо. Или, — он внезапно замолкает. — Вы общались до поездки в Сочи?

— Да нет же, Саш! В тот первый вечер я говорила, что видела его лишь однажды. Еще летом. Я не лгала.

— Даже если так… Мира, послушай меня, этот мудак испоганит тебе всю жизнь. Он уже портит нас с тобой. Не делай этого. Не позволяй ему это.

— Да не в нем сейчас дело! Во мне, Саш! — сама не замечаю, как теряю терпение. — Неужели ты думаешь, что для меня это все легко? Я изменила тебе! Я! В жизни не думала, что могу посмотреть в сторону другого человека, и сделала это. Неужели ты не понимаешь, насколько сложно мне принять это? Принять такую себя? Мне сейчас стыдно даже просто смотреть на тебя, а ты хочешь, чтобы я к тебе переехала. Все, чего я прошу — это время, чтобы все это разложить в своей голове. Только тогда у нас с тобой еще может что-то получится.

— Ты сама-то веришь в то, что говоришь? — он тянется через стол и обхватывает пальцами мою ладонь. — Ты, которая всегда говорила мне, что нужно жить чувствами, сейчас пытаешься положиться на разум?

— Да, Саш! Я пытаюсь! Потому что если я поставлю на чувства, то вместе мы уже точно не будем.

Вслед за этими откровенными словами за столом воцаряется оглушительная тишина. Ну вот и все, думаю я с внезапным спокойствием. Я сказала это. И никто пока не умер. И я еще не рассыпалась на кусочки, и Саша все еще рядом, по-прежнему крепко сжимает мою ладонь.

— Высказалась? — спрашивает он грубовато, видя, что я не собираюсь продолжать. — А теперь послушай меня! Внимательно послушай, потому что повторять я не буду. Из твоей жизни я не уйду и не позволю тебе уйти из моей. Тебе нужно время? Бери! Но не жди, что я в это время буду послушно стоять в сторонке.

После этого Саша резко встает к дивана, тянется к бумажнику и бросает на стол две тысячных купюры. Он уходит, а я еще долго сижу, уставившись в одну точку на вельветовом диване. Опустошенная. Снедаемая чувством вины. Но с чувством, что я наконец-то сделала что-то правильно.

Нет такой депрессии, которую не в состоянии скрасить новое платье. Особенно, если тебе восемнадцать, ты уже месяц практически безвылазно сидишь дома, оплакивая разбитые мечты, а в перерывах закрываешь первую сессию в главном университете столицы. Поэтому, когда раздается долгожданный звонок курьера, я сломя голову несусь вниз и с почти забытым приятным волнением забираю у него большую белую коробку с тисненым названием известного итальянского бренда.

Уже в комнате любовно разворачиваю шуршащую бумагу, вытягиваю на белый свет черное шелковое платье и расправляю его на кровати. Оно такое красивое, что у меня дух захватывает, настолько хочется его примерить.

Сегодня я сопровождаю отца на юбилей какой-то очень важной шишки из правительства. Изначально с папой должна была пойти мама, но Андрюша приболел, поэтому эта честь выпала мне. И хотя еще утром идея выйти в свет не вызвала у меня энтузиазма, сейчас я нахожусь в сладком предвкушении вечера. И благодарить за это стоит маму, которая вовремя напомнила, что во-первых, я практически никуда не выбиралась с начала года, во-вторых, это отличный шанс обновить гардероб, а в-третьих, ни один парень или парни не стоят того, чтобы замуровать себя дома навечно. Месяца страданий более чем достаточно.

В нетерпении скидываю с себя домашние шорты и футболку, и осторожно втискиваю себя в платье.

Сидит оно просто изумительно. Фасон простой, с узким лифом и текучей длинной юбкой, но гладкая ткань соблазнительно облегает изгибы моего тела. Тонкие бретели открывают ключицы, а воздушные рукава-бабочки подчеркивают хрупкость плеч и рук.