Она делает глоток своего яркого коктейля, который перед ней ставит официант.

— А я тут фильм снимаю, — говорит она, в мгновение меняя тему. — Документальный.

— Правда? Расскажи.

— Посмотришь, если брат меня не убьет, — она весело хмыкает. — Я втихаря про него и его друзей короткометражку делаю. Золотая молодежь с мозгами — такое черновое название. Вчера удалось Диму снять, — она мечтательно улыбается, и вновь с ходу меняет тему. — Вот, Мира, объясни мне, как такой умный человек как он, может быть таким глупым и не видеть, что я идеально ему подхожу?

Я не успеваю ответить, потому что мое внимание привлекает внедорожник, паркующийся недалеко от входа в ресторан, где мы сидим. Желудок немеет. Подозрение жжет меня ядом изнутри.

— Ника, — спрашиваю напряженно. — Ты говорила Даниилу, что встречаешься со мной?

Она виновато опускает глаза, а ее щеки заливает жгучий румянец.

— У тебя есть шанс сохранить нашу дружбу, — говорю я серьезно, хватая со спинки пальто. — Говори ему, что хочешь, но отвлеки. Я пока побуду в туалете. Постарайся, чтобы он сел спиной к входной двери, и я могла выйти незамеченной.

— Мира, поговорить вам надо, — замечает Ника, ошарашенная моим поведением.

— Ник, серьезно, не обижайся, но это не твое дело. Я знаю, что ты это устроила из лучших побуждений, но напрасно.

Машина останавливается, гаснут фары. От мысли, что спустя три недели и четыре дня я вновь увижу Даниила, у меня потеют ладони.

Стоит лишь остаться. Поговорить. Подышать с ним одним воздухом. Утонуть в синеве его глаз.

Не могу.

Не теряя больше ни секунды, я со всех ног бегу в туалет. Я веду себя глупо, по-детски — и плевать. Раны еще так свежи, а боль от его потери столь мучительна, что встречи с ним лицом к лицу я просто не выдержу.

Из туалета я выхожу через пять минут, по стеночке двигаясь к выходу.

Даниил действительно сидит спиной ко мне и к двери, но это ничего не значит. Я смотрю на его затылок, на волосы, которые отросли с нашей последней встречи, на чёрную толстовку с капюшоном, которую я лично купила ему в ЦУМе, и в душе все наполняется каким-то предчувствием, томительным ожиданием, нежностью.

Словно почувствовав на себе мой взгляд, он вдруг резко оборачивается, и наши глаза встречаются.

В его — шторм. Радость узнавания, нежность, напряженность, мольба о прощении, обида и затаенная печаль…

Он делает движение, словно собирается встать, но я прячу глаза и стрелой мчусь к выходу.

На первый взгляд этот теплый июньский день ничем не отличается от других, но для меня он совершенно особенный. Несколько недель назад Дарья попросила меня рассказать ей про серию картин, над которой я работаю. Когда я показала ей фотографии холстов в своем телефоне, она долго и задумчиво изучала их, а потом, к моему полному изумлению, отобрала четыре картины для выставки молодых художников, которую мы несколько месяцев готовили в галерее.

На самом деле, мне, конечно, очень повезло: один из художников, который должен был предоставить свои работы для экспозиции, в последний момент отказался от участия. Найти замену, когда до выставки оставалось чуть больше двух недель, было непросто, но возможно, поэтому то, что Дарья остановилась именно на моих работах, мне очень льстило.

Этим вечером должно состояться торжественное открытие, и я с самого утра как на иголках.

— Пап, ну вы скоро? — прижимаю телефон к уху, в нетерпении вышагивая вдоль маленькой студии, которую мама и папа подарили мне на девятнадцатилетие.

На самом деле, день рождения у меня будет только через месяц, но этот щедрый подарок был презентован мне авансом, после того, как я твердо решила съехать из родительского дома на съемную квартиру.

— Во двор сворачиваем, — отвечает отец. — Спускайся.

В любой другой ситуации я бы давно была в галерее — занималась организационными вопросами, встречала гостей, проверяла, вовремя ли приехала служба кейтеринга, но сегодня я — почетный гость, и Дарья освободила меня от работы, поэтому забрать меня из дома и отвезти на выставку должны родители.

— Привет, милая, — говорит мама, когда я ныряю на заднее сидение автомобиля. — Это то платье, которое тебе Света из Милана привезла?

— Да, — отвечаю я, расправляя шелковый подол. — Не считаешь, что слишком открытое?

Мама закатывает глаза и улыбается:

— Обычно это мой вопрос. А ты выглядишь сногсшибательно.

Папа согласно кивает, и, выезжая с парковочного места, на мгновение удерживает мой взгляд в зеркале заднего вида.

Среди членов семьи мое участие в выставке произвело настоящий фурор. Мне кажется, никогда еще отец не гордился мной сильнее, чем в тот момент, когда я впервые рассказала ему о предложении Дарьи. В тот же вечер он обзвонил всех родственников и близких друзей и заранее оповестил, чтобы они не планировали ничего на вечер шестого июня, а в офисе на инфостенде повесил афишу, чтобы ни один из сотрудников не пропустил ценную информацию о том, что дочь их босса — художница.

Несмотря на то, что мы приезжаем к галерее вовремя, нам с трудом удается найти место на парковке. По красной ковровой дорожке мы идем под аккомпанемент скрипки, а в холле попадаем под перекрестный огонь фотоаппаратов. Я всегда знала, что в планах Дарьи было превратить открытие в светское мероприятие, но то, что я вижу превосходит все мои ожидания. В волнении судорожно цепляюсь пальцами за рукав пиджака папы, с благодарностью ощущая, как он накрывает их своей теплой ладонью.

Просторный лабиринт залов и переходов, выделенных для выставки, полон шумящей толпы. Нарядно одетые люди деловито переходят от картины к картине с бокалами шампанского в руках, сверяются с каталогом, о чем-то перешептываются. Среди лиц я замечаю завсегдатаев арт-тусовок Москвы, нескольких молодых актрис и блогеров-миллионников.

— Прекрасная организация, — искренне хвалит Дарью отец, когда она подходит поприветствовать нас. — Благодарю вас за то, что оценили талант нашей дочери.

— Не стоит, — она тепло улыбается. — У Мирославы большое будущее. Я рада, что она начинает свою карьеру в стенах нашей галереи.

Смотрю на папу с мамой, и вижу, как их лица светятся от удовольствия. Все-таки, что бы ни случалось в жизни, родители всегда были и остаются моими самыми большими поклонниками.

Я плохо помню, что происходило дальше. Была официальная часть, на которой Дарья благодарила спонсоров и художников, за которой последовали выступление арфистки и танцоров. Была сотня знакомств, позирований для фотографий и улыбок, от которых у меня вскоре начало сводить скулы. Но сейчас, по прошествии двух часов, я могу с уверенностью сказать, что все прошло успешно. Не сомневаюсь, что по хэштегу выставки уже выложены сотни фотографий, а завтра информацию об открытии можно будет прочесть в колонке мероприятий на многих популярных сайтах.

— Упиваешься успехом? — спрашивает папа, обнимая меня за плечи.

— Я… — оборачиваюсь и смотрю на него вопрошающе. — Думаешь это успех?

— Мира, — он легонько встряхивает меня. — Выставка отличная. Разве толпы журналистов и фотографов, осаждающих тебя весь вечер, не убедили тебя? Может быть, ты тогда посмотришь на уголок со своими работами?

Он разворачивает меня к противоположной стене, на которой висят четыре моих картины, и я вижу то же, что и на протяжении всего вечера: порядка десяти человек с интересом рассматривают нарисованные мною мрачные, нависающие над долиной горы, снежные пики и бушующие морские глубины. Эти картины, причудливым образом переплетенные с моим душевным состоянием этой весной, стали самым сильным из того, что я написала в своей жизни. И, наверное, не могли бы появиться, если бы не драматическая история моих неудавшихся отношений с Даниилом Благовым. Когда я писала их в уединении своей комнаты, я часто ловила себя на том, что вижу перед собой таинственные синие глаза, насмешливую улыбку, слышу бархатистый тембр голоса. И обида, боль, раздражение, выплеснутые красками на холст, освобождали меня, давая возможность вновь дышать полной грудью и видеть мир во всем его многообразии.