Нельзя без волнения читать эти человеческие документы, они берут за душу, волнуют пронзительной суровой правдой. Так восприняли читатели и книгу, где впервые был опубликован список погибших на войне журналистов. Запомнились строки молодого газетчика, какие я получил недавно: «Не отработать нам и сотой доли того, что сделали фронтовые журналисты, не испытать того, что легло на их плечи. И пусть живет их подвиг в наших сердцах, пусть память о них не угаснет, пусть как эстафету мы примем все, что сохранилось в пожелтевших армейских газетах».

Глубоко справедливые слова.

В августе 1993 года на площадке перед входом в Центральный Дом журналистов в Москве под сенью древнего ясеня был открыт изваянный скульптором Львом Кербелем памятник фронтовому журналисту.

…У разбитой снарядом колонны в плащ-палатке, с пером и записной книжкой предстал до боли знакомый образ корреспондента армейской газеты. В этом облике нашел олицетворение фронтовой корреспондент Великой Отечественной войны.

Не забуду тех торжественных минут, когда перед взором предстал этот верный солдат слова, кровью сердца своего оставлявший на скупых газетных полосах незабываемые картины ратных подвигов, страницы жестоких схваток с противником.

Не уйдут из памяти берущие за душу слова, сказанные на открытии оставшимися в живых фронтовыми газетчиками, их горящие глаза, их рассказы о ярких эпизодах из фронтовой жизни. Все, о чем было сказано в тот угасающий день, довелось пережить и мне. И суровую походную и окопную жизнь, и тревожные дни военных неудач, и дни победных свершений, и трагические минуты потери друзей.

Война поглотила нас безраздельно. Мы жили ею, дышали каждым ее днем, каждым, то радостным, то печальным, ее исходом, спешили к местам сражений, чтобы записать по горячим следам мужественные действа солдат, смело прорывались на решающие участки сражений, словом, были плотью и кровью всего огромного военного организма, сплоченного единственной целью — защитить Отечество.

Свято берегу в сердце всех, с кем связан был единой судьбою, кого, не ведая того, провожал в последний путь, чьими публикациями восхищался. На моем столе хранятся газетные снимки Иосифа Уткина, Ивана Ерохина, Евгения Кригера, публикации военных газетчиков, оставивших заметные следы в широкой читательской аудитории, имена тех, кто проявил себя в решающие минуты жизни и пал смертью храбрых.

Памятник на Суворовском бульваре неотступно владеет моей душой, и всякий раз, когда я подхожу к нему, вызывает святую память и чувство восхищения газетчиками, выполнившими свой святой долг перед Отечеством.

Случилось это в конце мая 1945 года. Помню, вызывает меня командир полка гвардии майор Иван Григорьевич Войтенко и говорит: «Едешь на особое задание». Даже не по себе стало. Неужели, думаю, снова готовиться к бою, ведь кругом давно уже тишина?

Но оказалось, что это задание совсем иного рода: приказано мне было срочно собираться и ехать на Парад Победы в Москву. И застучало сердце, как никогда еще за всю войну. Не верилось, что вот я, командир батареи, капитан, после четырех лет непрерывного пребывания на фронте, вдруг еду в Москву — мечту моего детства! На Парад Победы!

Я ликовал. И вдруг — словно током ударило: вспомнил погибших в последних боях друзей. Совсем немного не дожили они до Победы… И замелькали в памяти минувшие дни и годы. Все перебрал мысленно: и кровопролитные сражения, и тяжелые многокилометровые переходы, и гибель товарищей, и — особенно отчетливо, буквально час за часом, вспомнились изнурительные бои на Висле в пургу и метель…

Наша 65-я армия, которой командовал герой боев в республиканской Испании генерал-полковник П. И. Батов, имела задачу: взломать крупный узел сопротивления противника в районе польского города Грудзедз, переколпаченного немцами в «Грауденц», форсировать Вислу, затем с ходу всеми силами пересечь германскую границу.

На пороге Германии советским войскам противостояли во всеоружии несколько миллионов гитлеровских солдат. Ожесточенно сражаясь теперь уже за свою землю, они надеялись выстоять. Выстоять по нашему примеру 1941 года.

Я командовал 6-й батареей 1229-го гаубичного артполка 18-й артиллерийской дивизии. В наступлении не раз приходилось включаться в передовой отряд пехоты, непосредственно из ее боевых порядков руководить стрельбой по неприятелю.

И каждый раз, закрепившись на переднем крае, мы, артиллеристы, немедля отрабатывали так называемый «НЗО-Я». Что это? «НЗО» — сигнал: открыть неподвижно-заградительный огонь. А добавленная к нему «Я» означает — вызов огня на себя. Данные эти заранее и быстро рассчитываются для твоей собственной точки на тот редчайший случай, если сюда ворвется враг.

И вот она, позади нас, Висла. Ненадежный, готовый по-весеннему взломаться жухлый лед, слегка припорошенные промоины и разводья. Висла здесь, недалеко от впадения в Балтийское море, широченная — с полкилометра у изгиба близ пункта Альт-Марсау, где мы вчера ее переходили. Здесь же с помощью подручных средств реку будут форсировать и наши главные силы, конечно, если мы удержим плацдарм…

Плацдарм! Какое звучное слово. А у нас это полосочка земли на западном обрывистом берегу Вислы. Перепаханный снарядами «пятачок» метров 150 длиной, а ширина его… да просто река у нас за спиной, шагах в двадцати. Внизу, под обрывом…

Сутки приказали нам продержаться. Дотемна. И уже близится вечер, конец нашей вахты. Только вот от батальона пехоты и моих артиллеристов уцелело совсем немного, и почти каждый ранен.

Казалось, уже все было: и авиация противника нас «причесала», и волна за волной пехота лезла, и минами, снарядами нас клевали, а тут два танка, проскочив вызванный мною заградительный огонь, помчались прямо на НП.

Наша пехота схватилась за гранаты. Комбат Леладзе и я — тоже. Он полез против одного танка. Я — против другого.

Давненько не видел вот так в лоб мчащегося танка, широкой стесанной стальной его груди и хищно нацеленных из-под плоской башни узких щелей-глазков.

Подпустив его поближе, приподнялся я над гребнем воронки — и швырнул связку гранат ему под борт. Лязг, всплеск пламени, гусеница, странно оставаясь позади, распустилась!

Развернувшись, танк осел. Вмиг открывши люк, танкисты пытались бежать, но пали, срезанные чьей-то меткой очередью.

Слева, окутавшись черно-смоляным дымом, запылал второй танк.

Гитлеровцы, придвинувшиеся было на бросок гранаты, дрогнули, откатились, понеся большие потери.

Мы тоже потеряли многих. А добравшись до нашей воронки-НП, я ужаснулся: лежит на дне ее веселый и отважный капитан Георгий Леладзе — шинель наискось вспорота, голова и грудь залиты кровью. С трудом уговорил теряющего сознание комбата — двое легкораненых солдат на волокуше потащили его по ледяному крошеву реки на ту сторону.

Принял командование. Отбили еще две атаки. Подбираясь вплотную, немецкие автоматчики орали:

— Рус, капут! Рус, Висла буль-буль…

Отбили.

Так вот, собрал я всех поближе к себе, говорю:

— Ребята! Видно, фашисты пойдут сейчас на последний штурм. Осталось нас мало. А уйти нельзя. Иначе — за что отдали жизнь здесь наши товарищи? И сколько еще погибнет, чтобы снова взять берег? Если мы удерем…

— Товарищ комбат! — перебил Иван Шавшин, оставленный наблюдателем. — Они снова прут!

Приподнявшись, вижу: впереди, разворачиваясь из-за леса, выкатывают танки.

По белесой равнине — черные танки.

Полкилометра до них. Командую:

— К бою! Стоять, ребята, до конца. — И Шавшину: — Сообщи «Заре». Противник атакует. Идут… восемь «тигров»… Три самоходных орудия… До двух батальонов пехоты. Подготовиться к «НЗО» — «Воробей» — по моей команде…

Сержант кричит в микрофон:

— «Заря», «Заря»! Я — «Радуга», как слышишь? Прием…

Грохот разрывов вздымает над нашими окопами землю и охристо-черный дым пополам с пламенем. На меня сыплется грунт, задыхаюсь от едкой гари, на миг глохну и слепну — так ударили немецкие танки и самоходки.