— Не успели!..

Что же случилось? А вот что. На рассвете к дому лесника прорвались эсэсовцы. Афонин, сам еле держась на ногах, успел отправить большую группу раненых с санинструктором в тыл. Оставшись с тремя, тоже ранеными, он решил задержать фашистов. Бились до последнего патрона. В документах Ивана Федоровича была найдена записка: «Сдаваться в плен не намерен, умираю за Родину».

Похоронили мы своего парторга, когда батальон вышел из окружения и соединился с полком. Был короткий траурный митинг. Замполит батальона капитан Хамитов произнес речь:

— Прощай, боевой друг. Мы отомстим за гибель. — И бросил комок земли в отрытую могилу.

Прогремели залпы последних воинских почестей.

Неподалеку я увидел Камешкова. Он подошел к могильному холмику, достал из нагрудного кармана холщовый мешочек и высыпал бережно хранимую щепотку родной вятской земли возле красного фанерного обелиска. По его обветренному лицу текли слезы, и все мы делали вид, что не замечаем их… Ни тогда, ни теперь не вижу в тех солдатских слезах ни малейшего признака слабости. И в памяти моей они казались совместимы с образом сильного и доброго человека — Ивана Федоровича Афонина, незабвенного нашего боевого товарища.

В 1942 году Георгий Суворов погиб под Нарвой. Свою первую книгу «Слово солдата» ему так и не удалось увидеть.

Сначала я увидел впереди постамент и на нем застывшую в камне фигуру — то ли солдата, то ли офицера — с такого расстояния не разглядишь. Он словно бы вырастал из каменной глыбы: в кирзовых сапогах, в шинели, расстегнутой на груди, в шапке-ушанке, чуть сдвинутой набок. В правой руке зажато древко, к которому в двух местах прихвачено полотнище флага. Когда до памятника оставались десятки метров, я прочитал высеченные на постаменте буквы: «Капитан Остапенко».

— Остапенко был парламентером, — сказал мне майор Петер Буки, венгерский военный журналист. — Он выполнял гуманную миссию, желая предотвратить кровопролитие и разрушение Будапешта. Но фашисты убили его. Это произошло в конце декабря сорок четвертого года…

Оставив машину, мы подошли к памятнику. Вглядываюсь в черты лица капитана: удивительно, как это ваятель сумел отобразить в камне одновременно и теплоту, и порывистость, которые, очевидно, составляли суть натуры этого человека.

Отсюда, с высокого постамента, капитану Остапенко далеко видно все окрест: и величественный монумент на горе Геллерт, воздвигнутый в честь нашей армии — освободительницы венгерского народа от фашизма, и ажурные мосты, перекинутые через Дунай, и громады жилых домов в новых кварталах столицы. Он первым встречает лиловые рассветы над городом, радуется солнцу, которое приходит с востока, с милой его сердцу Родины; первым ощущает на своем каменном теле ласковое прикосновение дождевых капель. Он остался таким же молодым и сильным, каким был в жизни, словно десятилетия прошумели где-то в стороне, не оставив на нем никакого следа.

Мне захотелось больше узнать об Илье Афанасьевиче Остапенко и майор Буки тут же пообещал познакомить меня с военным историком подполковником Шандором. Тот, который знает о боях в Будапеште до мельчайших деталей и подробностей. Так оно и оказалось: когда мы встретились с историком на другой день, тот буквально по дням и даже часам воспроизводил события декабря сорок четвертого — февраля сорок пятого, когда Будапешт жил в огненном сражении.

Жизненные корни Остапенко уходили в село Железняк, что на Сумщине, где он родился, учился в школе. Трудовую закалку получил в забое на одной из донецких шахт. Окончил в Москве Высшую школу профдвижения. Вот и вся его немудрящая биография, которая укладывалась всего на одной тетрадной страничке. А дальше — война. В составе 316-й стрелковой дивизии он, инструктор политотдела, дошагал до Будапешта. Здесь и остался навсегда, воплотившись в камень, и каждый житель столицы, каждый ее гость, посещая это место, либо возлагает цветы к постаменту, либо молча замирает у каменной фигуры парламентера.

Однополчане Остапенко, постаревшие и поседевшие, вспоминают, как они в сорок четвертом вырвались из карпатских теснин и покатили вперед по венгерской равнине — на автомашинах, тягачах, повозках, верхом на конях; вся эта армада двигалась к Будапешту. Не только командиры, но и каждый солдат понимал, что овладение городом выведет Венгрию из войны на стороне Германии и приблизит нашу Победу.

Но это не походило на победный марш, наступление было трудным и изнурительным. Тремя обводами встретила наши войска оборонительная линия «Маргарита», которую занимали части вражеской группы армий «Юг». Прогрызали ее огнем и кровью бойцов. К исходу 26 декабря войска 2-го и 3-го Украинских фронтов соединились у города Эстергом, замкнув кольцо окружения вокруг Будапешта. Там, внутри кольца, были надежно заперты немецкие танковая и моторизованная дивизии, полки и соединения 3-й венгерской армии — всего свыше 180 тысяч человек. Противник готовился к яростной борьбе, превращая каждый дом в крепость.

27 декабря по решению Ставки Верховного Главнокомандования была создана специальная Будапештская группа войск, ее возглавил генерал-лейтенант И. М. Афонин. Главный, самый острый и жгучий вопрос, вставший перед командующим и его штабом, — с ходу бросить войска на штурм или попытаться склонить противника к капитуляции? Генерал Афонин, тонко познавший за войну тактику и психологию противника, не питал особых иллюзий, но в одном был твердо убежден: если есть хотя бы один шанс из ста, даже полшанса, их надо использовать.

Решили послать к немцам сразу двух парламентеров — с разных направлений и участков фронта. Подбирали их тщательно, все взвешивая. Из возможных кандидатур остались двое — капитаны И. Остапенко и М. Штеймец. Их и утвердили.

В помощь Остапенко выделили сопровождающих — старшего лейтенанта Н. Орлова и старшину Е. Горбатюка. Надежные, проверенные в бою люди!

Весь день 28 декабря прошел для них в беспокойных хлопотах — все следовало предусмотреть, скрупулезно проверить, усвоить порядок действий.

Утро 29 декабря выдалось серым, сумеречным и ветренным; над городом плыли низкие лохматые облака, сеявшие снежную крупу. Остапенко, Орлов и Горбатюк заняли места в автомашине, и она по оледенелой пологой дороге заскользила вниз, к шоссе, ведущему в центр Будапешта. Впереди простиралась нейтральная полоса, разделявшая наши и вражеские позиции. Здесь парламентеры вышли из машины. Остапенко высоко поднял белый флаг — тугой порывистый ветер ударил в его полотнище, и оно, затрепетав, развернулось как раз в направлении их движения. Десятки, сотни внимательных глаз из наших и вражеских окопов, укрытий смотрели на парламентеров.