Для западных государственных деятелей первостепенное значение приобретало в ту пору стремление воспрепятствовать дальнейшему росту политического влияния СССР в мире, повернуть вспять рост демократических сил, завладеть выгодными позициями для осуществления своей гегемонистской политики в послевоенный период. Изменить положение могло лишь немедленное открытие Западом второго фронта.

Рано утром 6 июня 1944 года развернулась наконец давно обещанная операция по открытию второго фронта, начавшаяся, как писал фельдмаршал Монтгомери, в обстановке отсутствия со стороны противника какой-либо реакции, «и это было настолько необъяснимо, что все движение казалось окруженным атмосферой нереальности».

С большим опозданием, за 11 месяцев до безоговорочной капитуляции Германии, правящие круги США и Америки открыли второй фронт. Он был открыт, когда становой хребет немецко-фашистской армии был уже сломлен Красной Армией. Английский историк А. Кларк в своей книге «Барбаросса» констатирует: «Русские могли бы самостоятельно выиграть войну или, по крайней мере, загнать немцев в тупик без какой-либо помощи Запада. Помощь, которую они извлекли из нашего участия… была явлением побочного, а не решающего порядка. Она повлияла, так сказать, на продолжительность борьбы, но не на ее конечный результат».

Между тем гитлеровское командование, продолжая верить в созданный им миф о неизбежности столкновения Красной Армии и вооруженных сил союзников, решило предпринять контрудар в Арденнах. Расчет на внезапность удара не был беспочвенным. «75 тысяч американских солдат на фронте от Эхтернаха до Моншоу, — писал американский историк Дж. Толэнд, — в ночь на 16 декабря легли спать как обычно… В этот вечер ни один из американских командующих всерьез не предполагал крупного немецкого наступления». А утром в расположение американских войск ворвался отряд из нескольких сотен гитлеровцев, переодетых в форму союзников, вооруженных американским оружием, и начал сеять панику в тылу противника. Пришедшие в замешательство американские войска не смогли оказать серьезного сопротивления. Беспорядочное отступление на ряде участков превратилось в паническое бегство. Как писал американский военный корреспондент Р. Ингерсолл в своей книге «Совершенно секретно», немецкие войска «…прорвали нашу линию обороны на фронте в пятьдесят миль и хлынули в этот прорыв, как вода во взорванную плотину. А от них по всем дорогам, ведущим на запад, бежали сломя голову американцы». Командующий 3-й американской армией генерал Д. Патон записал в своем дневнике 4 января 1945 года: «Мы еще можем проиграть эту войну».

Союзное командование сделало единственно возможный шаг: 6 января Черчилль направил личное послание Сталину с просьбой о помощи. 7 января глава Советского правительства заверил, что, несмотря на трудные погодные условия, Ставка приняла решение не позднее второй половины января открыть широкие наступательные действия против немцев по всему центральному фронту. Эйзенхауэр назвал эту новость «наиболее ободряющей» и констатировал, что весть о переходе русских в наступление встречена в войсках с энтузиазмом. В свою очередь Черчилль 16 января заявил членам английского парламента, что «сейчас немцам нужны войска для того, чтобы заполнить ужасающие бреши, созданные на их Восточном фронте в результате великолепного натиска основных сил русских армий по всему фронту — от Балтики до Будапешта. Маршал Сталин весьма пунктуален…». Военный обозреватель «Нью-Йорк таймс» X. Болдуин писал в этой газете 21 января 1945 года: «Колоссальное зимнее наступление русских в одно мгновение изменило весь стратегический облик войны». Это и было проявлением настоящего братства в великой битве.

В Декларации трех держав, подписанной в Тегеране Рузвельтом, Сталиным и Черчиллем, была выражена решимость в том, что «наши страны будут работать совместно как во время войны, так и в последующее мирное время». «Что касается мирного времени, — говорилось в Декларации, — то мы уверены, что существующее между нами согласие обеспечит прочный мир. Мы полностью признаем высокую ответственность, лежащую на нас и на всех Объединенных Нациях за осуществление такого мира, который получит одобрение подавляющей массы народов земного шара и который устранит бедствия и ужасы войны на многие поколения».

Естественно, что в ходе конференции поднимались вопросы, имевшие для судеб народов послевоенной Европы существенное значение.

Рузвельт, например, выдвинул план расчленения Германии на пять государств. Идею расчленения Германии поддержала и английская делегация. Однако подобный подход был встречен отрицательно советской стороной. Как засвидетельствовал присутствовавший при обсуждении этого вопроса Гопкинс, Сталин «отнесся без восторга» к предложениям Рузвельта и Черчилля о разделе Германии. «Нет никаких мер, — заявил глава советской делегации, — которые могли бы исключить возможность объединения Германии». Как видим, Сталин смотрел вперед более проницательно. При рассмотрении некоторых других вопросов, касающихся судеб послевоенной Европы, также выявилось стремление правящих кругов Англии и США направить ход событий таким образом, чтобы народно-освободительные движения не обрели «слишком большой свободы».

Подобные стремления маскировались «заботой» о судьбах оккупированных стран, а фактически — о сохранении прежних прогнивших режимов, отвергаемых освобождающимися народами. Особенно отчетливо проявилась такая линия в польском вопросе. Запад беспокоился о будущем польского эмигрантского правительства в Лондоне. Мы порвали отношения с этим правительством не из-за каких-либо наших капризов, а потому, что польское правительство присоединилось к Гитлеру в его клевете на Советский Союз.

Тегеранская встреча была предтечей двух следующих встреч «большой тройки». На ней закладывались основы дальнейшего сотрудничества стран с различным социальным строем. Советский Союз последовательно отстаивал принципы коллективной безопасности в предвоенный период, что подготовило условия для создания в годы второй мировой войны антигитлеровской коалиции. Он отстаивал этот принцип и в Тегеране, и в Ялте, и в Потсдаме, что сыграло большую роль в создании Организации Объединенных Наций.

Итак, одним из важнейших итогов 1944 года был исторический успех: государственная граница СССР была восстановлена. Лютый враг свободы и независимости народов — германский фашизм получил возмездие: его вышвырнули из пределов нашей страны, создались возможности для сокрушения логова палачей.

Авторитет Советского Союза возрос необычайно. Полуразрушенная, кровоточащая страна нашла в себе силы для подготовки уже в ходе войны необходимых условий к тому, чтобы сразу после ее окончания ликвидировать монополию США на ядерное оружие, заложить фундамент длительного мира. Наша страна становилась одним из важнейших устоев миропорядка на планете…

А ликвидация СССР означала исчезновение важнейшего фактора стабилизации в мире, который все еще полон конфликтами, в том числе вооруженными, насыщен миазмами не только недоверия и вражды между странами, но и угрозой третьей мировой войны. Наглядный пример тому — Югославия.

Положение нашей страны на международной арене резко изменилось. Россия не только сжалась в размерах — она оказалась в принципиально новом окружении с запада и юга. Некоторые из бывших союзных республик конфликтуют не только друг с другом, но и с бывшей «метрополией». Перед Россией стала угроза раздробления на «удельные княжества».

У России наиболее вытянутые пространственные границы в мире, а в наследство ей достались трудные отношения с соседями. Все это требует особого внимания к безопасности границ.

Одной из целей наших внешних недругов всегда было ослабление России. Подтверждение тому — появившаяся в последние годы на Западе программа создания «пылающих границ» России, стремление порушить те естественные границы, к которым с великим трудом и большими жертвами выходили в течение веков наши предки.