Могут сказать: а надо ли драматизировать ситуацию? Ведь уверяют, что врагов у России больше нет, а ее бывшие противники стали «партнерами».

Например, Германия. Но послушайте многоопытную «Нью-Йорк таймс». Она предостерегающе пишет: «Западные руководители говорят, что не надо беспокоиться, что объединенная Германия будет привязана к НАТО и что ее будут сдерживать рамки западной экономической системы. Неужели кто-нибудь действительно верит в эту чушь — что через десять или двенадцать лет, если немцы захотят встать на путь политического или экономического экспансионизма, они подчинятся связям или что их будут сдерживать западные экономисты, которые к тому времени будут зависеть от нового объединенного рейха?» По-видимому, у редакторов «Нью-Йорк таймс» более хорошая память: они не забыли напомнить, что после окончания первой мировой войны Германии потребовался всего 21 год для того, чтобы развязать новую мировую войну…

Более чем тысячелетняя история России — это история непрерывной, часто тяжелой борьбы за свое существование как единого великого государства. Не счесть любителей, пытавшихся поживиться русским добром — их бесконечный ряд тянется от татаро-монгольских степняков до тех, кто сегодня усердно напяливает на себя личину «партнеров». На границы и территории России совершалось столь много набегов и нашествий, что на Западе сочинена даже некая «концепция»: Россия — это «историческая клякса», дающая внешним силам некое «право» на установление над ней не то внешнего контроля, не то просто расчленения этого «незаконного» государства на куски. Исследователи приводят заявление одного из французских Людовиков: «Ввергнуть Россию во мрак хаоса, анархии и невежества — вот чего бы я хотел лично как король Франции». И как бы продолжение этой цепочки слышится в наши дни призыв из-за океана Збигнева Бжезинского «обкусать русский пирог по краям».

Но в истории России много и других — славных страниц. Когда над Родиной нависала смертельная опасность, из глубин ее поднималась великая патриотическая сила, вытаскивавшая Россию из, казалось бы, бездонной пропасти. Напутствием звучат нам слова генерала Брусилова: «Правительства меняются, а Россия остается, и все мы должны служить только ей».

Мы могли временно терять свои границы, но неизменно восстанавливали их. Тяжкое положение сложилось у нашей Родины в середине 90-х годов. Кое-кому кажется, что все потеряно. Нет! Патриотические, созидательные силы великой страны не иссякли. Да, временно разрушен Союз народов. Но все яснее становится, что дальше так, в искусственном разделении, жить нельзя. Все настойчивее проявляется стремление народов к дружбе и согласию.

Надеемся, что будет крепиться содружество братских народов. Такова и основная тенденция мирового развития — ведь не дробятся же, например, Соединенные Штаты Америки на 15–16 государств. Возможно, пройдут годы, полные испытаний, но так будет. Таково веление истории.

На войне для солдата после командира главным лицом был… повар. Да-да, не политрук, первым бежавший в атаку, не дружок закадычный, с которым выскребывал общий котелок, делил махорочную закрутку, укрывался одной плащ-палаткой, не ясноглазая медсестричка, объект ротных воздыханий и разбитых чаяний: укрыться бы тем же плащом, а она волочит мужика на нем, изнемогая, с поля боя, открытого всем пулям и осколкам, в спасительный окоп… А именно — повар.

Неистребима взаимная тяга живых существ всегда, но особо обостренная смертью. Друг разгонял тоску по дому и семье, поддерживал, так сказать, боевой дух, прикрывал огнем, да и телом. Близость с женщиной на войне, точнее, на фронте — счастье, подаренное судьбой, выигрыш на билет из сотни тысяч. Однако кухня, добросовестная, не баланда, да еще вовремя подвезенная или уютно спрятанная неподалеку, центр троекратного притяжения за сутки, снимала множество проблем.

Уже в мирной жизни спросил товарища по работе Колю Панкова:

— Расскажи, наконец, за что у тебя медаль «За отвагу», только серьезно, — добавил я, зная его привычку над всем потешаться (Коля — юморист, когда-то печатался в «Крокодиле»).

Критикан-ерник Панков вдруг посерьезнел, даже изменился в лице. «Ну, — думаю, — сейчас выдаст нечто фантастическое, за что впору не медаль, а Героя, не скажет правды». Впрочем, редкий из фронтовиков похваляется своими подвигами. Одевает орден или медальку раз в год, на День Победы. Вокруг у других на пиджаках такие же награды, попробуй разгадай, какая ситуация вместилась в маленький светлый кружок. У генералов яснее. У них на «иконостасе» в красной эмали, золоте, серебре собрана вся солдатская и офицерская кровь их бывших полков, дивизий и корпусов, а то и армий. Да и не вся, по капельке, и того меньше — от каждого, кто пролил. Хотя у многих — и собственная тоже. А у солдата и строевого офицера — только собственная.

— Шел бой. Обычный, — начал Николай. — Держали оборону. Немец отсек нас артогнем от второго эшелона. Ни подкреплений, ни боеприпасов. Ни харчей. С рассвета без горячего, на сухарях и водичке, и то — по глотку, за счет пулеметного пайка. Сзади — скатертью поле, лишь редкие кусты да воронки. Кухню не жди — верная ей гибель. Ротный подозвал:

— Панков, ползи.

— Куда?

— Туда, — и указал в сторону тыла. — За жратвой. Силы на исходе. Без борща твердость теряем. Не чувствуешь?

Как не чувствовать? Навернуть котелок — огонь прицельней, всю муть из головы смоет.

— Точно, товарищ капитан, аж кружит. Но…

— Что «но»?

Будто не знает, что «но» — верная смерть.

— Говорят, голодным брюхом легче пулю принимать.

— А кто тебе велит — брюхом? Ты его, Панков, для борща береги, прячь от пули, — заржал ротный. — По мне, перед костлявой лучше горячим супцом причаститься. Так что — валяй! А чтобы не кружило от слабости, дуй прямо по проводу, не заблудишься. Заодно связь проверишь. Где на «соплях», камнем прижмешь, землей присыплешь. Понял? Жми!

Страшно, однако, — к кухне. Не в разведку. Но где ползком, где перебежкой, добрался — и сразу на повара:

— Сидишь? В тылу прохлаждаешься. А мы там…

— «Мы, вы»! По открытой местности днем с кухней?! Накроет — варево кобыле под хвост! Ни вашим, ни нашим…

Конечно, накормил меня до отвала, потом залил борщом полный бидонище, под крышку. Завинтил. Огромный термос. Сам небось видел. С ручками, чтобы двоим тащить, а я один.

— Тащи, — сказал, — но не больно прикрывайся им. Пробьют — коту под хвост, — поменял животных, учитывая объем посуды. — Бог в помощь!

Поволок. Свист, вой, грохот — полное музыкальное сопровождение. Будто на запах, гады, бьют, на запах пристреляны. Сам понимаешь — в бою все кажется, летит в одного тебя, других огибает. Термос тяжелый, двоим впору, а я тогда еще тощее был (на Панкове в самом деле ни лишнего жира, ни мяса, а лицом — вылитый близнец Вольтера, тоже ерника известного), но на силу я не жаловался, видно, при каждой жиле вторая имелась. Запасная, если лопнет.

— На войне у каждого по две жилы было, — подтвердил я.

— Но волок, собой прикрывая, — продолжил рассказ Панков. — «Я сыт, а ребята», — колотилось в голове. Наконец-то ход сообщения. Нырнуть — и приятного аппетита! Перед прыжком закинул я термос на спину, не на него же падать, тут меня и ожгло: «Пуля! Снайпер, сука, достал. Все. Кранты!» Оглядел на прощание белый свет, себя заодно, грешного. Однако — ни крови, ни раны небольшой, как в той песне. Струя шпарит из бидона. Крутым кипятком. Повар, заботливый, перед наливом довел, горяченьким порадовать. Мозг сильнее обожгло: «Дыра от пули — круглая». И пронеслось в голове: «Вытечет — не помилуют. Чем же заткнуть?» Пока соображал, палец сам собой заткнул. Когда мозги угасают, члены сами начинают соображать.

— Рефлексы, — подвел я научную базу, не уточняя, условные или безусловные. В хаосе боя все могло смешаться. Коля кивнул.