Наша дивизия обходила Берлин с северо-запада. Атаковав Бернау, восточное предместье фашистской столицы, она двинулась на Фальканзее, Науен. За Науен я получил орден Красной Звезды. Такую же награду дали и командиру расчета нашей роты сержанту Нефедову…

Отличился Нефедов и в Шпандау, на западной окраине Берлина. Потасовка здесь была крепкая. Еще на подходе к Шпандау мы взяли деревню у развилки дорог. Комбат объявил небольшой отдых. Солдаты стали закусывать, приводить себя в порядок. Кое-кто разулся и повесил портянки. И вдруг испуганный крик:

— Немцы! Немцы! Вон они!

Слева, в ближней роще, мелькали фигуры. Перебегая от дерева к дереву, они накапливались на опушке. Их было много. Обстановка ясная: фашисты прорываются из окружения, хотят пересечь развилку дорог. Через десять минут они сомнут нас…

— К пулеметам! — подал я команду. — Нефедов, на левый фланг!

Сержант и сам уже действовал. Он первым открыл огонь. Заработали и другие расчеты. Но фашисты нажимали. Только плотность и беспрерывность огня могли остановить их. И тут помог Перцев, наш заботливый старшина. Он последнее время всегда возил в повозке пару немецких пулеметов, говоря, что в хозяйстве все пригодится. Я по очереди, чтобы не так быстро грелись стволы, стал бить из этих пулеметов. Нефедов, воспользовавшись дополнительным огнем, сменил позицию. Его свинцовые очереди хлестали вдоль всей рощи…

Прорваться фашистам не удалось. А в Шпандау пытался выйти из кольца целый полк с танками. Бой гремел всю ночь. Все улицы были завалены фашистскими трупами…

На рассвете 1 мая мы входили в Бранденбург. Город горел. Здесь погиб мой друг Дима Фролов.

На окраине, недалеко от аэродрома, мы увидели страшную картину. Возле домов валялись мертвые люди. Мирные немцы, целые семьи. Их расстреляли эсэсовцы. Расстреляли за то, что они вывесили белые флаги…

Немного уже оставалось до Эльбы. Но бои не утихали. 5 и 6 мая у нас были самые большие потери. И даже в День Победы погибали наши бойцы. В районе города Эрихов вражеской пулей был сражен полковник Кцоев. Герой Советского Союза, командир полка…

Вернувшись в Москву, я позвонил Музыкину, нашему командиру дивизии. Не так давно мне стало известно, что он живет в столице, генерал-лейтенант в отставке, Герой Советского Союза. Я узнал, что зовут его Михаил Максимович. Но, представляясь, по-штатски назвать его не мог: привычка, дисциплина. Он дал согласие встретиться у меня на работе, и я хотел послать за ним машину: пожилой человек все-таки, около восьмидесяти…

— Не разрешаю, — сказал он сухо. — Сам доберусь.

И вскоре он появился. Высокий, подтянутый, генеральская форма молодила его. Я доложил, что проехал путем нашей дивизии, был на Одере и на Эльбе…

— Да, Одер, — вздохнул генерал, — не забыть его…

И рассказал мне, как там, у этой реки, спас его от смерти орден. Орден боевого Красного Знамени, в который ударил осколок. Маленький, с горошину, он смял орден, вдавил его в грудь — как раз напротив сердца.

Мы вспомнили боевых своих товарищей. Живых и погибших, помянули их…

А совсем недавно, в конце марта, встретился я с Павлом Нефедовым, бывшим моим сержантом. Приехал в Белгород на дни литературы, и, смотрю, на вокзале стоит эдакий крепыш с седой головой и озорными голубыми глазами.

— Нефедов? — удивился я.

— Так точно! — молодцевато гаркнул он.

— Откуда о приезде узнал, разбойник?

— Так ведь это самое… военная хватка!

— Ну, Нефедов! И тут ты кинжальным огнем режешь!

— Только кинжальным! Я этот огонь сейчас в сельском хозяйстве применяю. Верная штука! Только пулемет у меня теперь другой, мирный. Все фронтовики должны так действовать…

Мы пошли вдоль перрона. О многом нам предстояло поговорить. Встреча боевого друга, товарища по оружию — нет большей радости. Память о военном братстве, о выручке и верности, нельзя такое забывать. Свято это и вечно.

С генерал-майором Масловым я познакомился уже после войны, на курсах «Выстрел», куда мы прибыли оба — я из госпиталя, а он прямо из поверженного Берлина. Василий Тимофеевич был человек складный, энергичный и сильный. Он чем-то напоминал сжатую пружину. Прибавьте к этому бронзовый загар лица, не сходивший даже зимой, быстрый, решительный орлиный взгляд, в котором угадывалась готовность действовать в любой обстановке моментально и без колебаний, и вы можете представить себе, какого человека имеют в виду, когда говорят, что он хорошо скроен и крепко сшит.

Военная форма очень шла к нему, он был словно влит в нее. Может, поэтому я не видел его никогда в штатской одежде, хотя знакомство наше было довольно продолжительным. Не случайно, очевидно, он и запомнился мне в парадном, для строя, мундире цвета морской волны. Множество орденов и медалей, советских и иностранных, закрывало полностью его мощную грудь, которая, казалось, была специально сделана такой широкой, чтобы носить весь этот «иконостас».

Если к этому прибавить еще сияние Звезды Героя Советского Союза, а также легкую и бодрую походку уверенного в себе человека, то портрет полководца Великой Отечественной войны, с которым меня свела судьба в молодости, будет закончен.

Я питал к генералу симпатию, — мне казалось, на Маслова нельзя было не любоваться. Он, видимо, скоро почувствовал мое отношение. Когда, окончив учебу, я остался работать на курсах, мы сошлись ближе.

Не скажу точно, что его привлекало во мне. Может, молодость и особый неистребимый интерес к жизни, который появился, когда я понял, что чудом остался в живых. Конечно, имело значение также то, что во время войны мы с ним в пехоте хлебнули лиха полной мерой: он на фронте командовал дивизией, я — взводом, ротой и батальоном.

Мы с Василием Тимофеевичем часто вели задушевные разговоры. Он любил рассказывать истории, которые с ним случались на войне. Две из них запомнились мне особенно четко. Постараюсь изложить их так, как рассказал он сам.

Когда мы в Германию вошли, в самое логово врага, как тогда говорили, и на дорогах повсюду указатели появились по-русски: «На Берлин!», каждому стало ясно, что скоро войне конец.

Веселее, бесспорно, стало, а отсюда и легче. Пленных брали уже тысячами. Помнишь, в свое время о захвате обер-ефрейтора сообщали в сводках Совинформбюро? А мы под конец войны только в Германии, по-видимому, не меньше чем полмиллиона пленных взяли.

Так вот, в связи с этим вспоминается эпизод. Забавный, хотя и не очень.

В одном городе построили пленных в походную колонну и повели в тыл. Я возвращался с переднего края на «виллисе». Была такая открытая, низенькая, с хорошей проходимостью машинка. По обочине я обогнал колонну и подумал даже: «Вот ведь как все хорошо идет! Сердце радуется!»

Наши солдаты-конвоиры остановились, чтобы мне было удобно проехать, честь отдали по-ефрейторски на караул. Я рукой им помахал, смотрю — улыбаются во весь рот.

Только подъехал к штабу и из машины вышел, вижу: идет на меня сержант, огромный с автоматом на груди, пилотка сидит лихо, чудом держится на кудрях. Шагает он по грязной шоссейной дороге, властным жестом левой руки многозначительно расчищает путь впереди себя.

Я остановился. Смотрю, за сержантом робко двигается, со страхом оглядываясь по сторонам, человечек. Сразу подумал: на кого это он так похож? Жиденькая черная прядь волос свисает на низкий лоб. По голове — аккуратный косой пробор. Глаза как у крысы, а под носом — черное пятно, будто клякса. Одет в коричневый френч, галифе и желтые полосатые гетры. Ремень с портупеей обтягивает худую грудь и впалый живот. Неужели Гитлер?

За немцем, в ногу с сержантом, шагает солдат. Он на изготовку держит автомат и с гордостью посматривает то вправо, то влево.

Сержант торжественно подошел ко мне, взял лихо и привычно под козырек.