— Жив, землячок? Слышь, фашист перенес огонь в глубину, сейчас в атаку попрет. Теперь у нас с тобой одна задача: не дать ему дойти до наших позиций…
Над окопом посвистывали пули, и Камешков в каске не решался приподнять голову над бруствером и посмотреть, что там впереди делается.
— Как твоя крепость, земляк?
Афонин отодвинул бойца плечом, занял его место, долго наблюдал за тем, как разворачивается противник. Вот примерно в километре из укрытий выползли три танка и до десяти бронетранспортеров, выровнялись в линию и устремились на позиции батальона.
— Смотри сюда, землячок. — Афонин притянул Камешкова к себе. — Видишь те кустики на краю поля? Как только танки достигнут их, из бронетранспортеров наверняка будет высаживаться пехота. Вот тут и начнется наша работенка. Если что — я рядом.
Афонин занял свою ячейку.
Танки замедлили ход у края кукурузного поля, а бронетранспортеры их догнали, и оттуда уже соскакивали темно-зеленые фигуры и бежали за танками, стреляя на ходу.
Послышались винтовочные выстрелы по всей передовой, потом начали раздаваться короткие очереди из автоматов. Камешков, поняв, что пора и ему вести огонь, припал к прикладу и начал искать цель. Ближний к нему фашист шел по полю и водил дулом автомата из стороны в сторону. «Как все равно на лугу траву косит…» Мушка «плясала», то опускаясь, то поднимаясь, и фашист на ней не держался.
Из соседнего окопа слышались частые выстрелы, и это подстегнуло Камешкова. Он навел винтовку прямо в грудь автоматчика, сдержал дыхание и нажал на спусковой крючок. Приклад ударил в плечо, но боец успел заметить, как тот, в кого он целился, взмахнул руками и рухнул на землю.
— Ага, получил свое! — возбужденно закричал Камешков. Он стрелял все чаще, хотя число шедших на него автоматчиков вроде и не уменьшалось. Бойца охватил страх. Но вспомнил про нишу, которую оборудовал в стенке окопа — там же гранаты! Трясущимися руками схватил одну из них, выдернул чеку и размахнулся изо всей силы. Граната разорвалась — где бежали трое, и все повалились на землю. Вслед бросил вторую и еще одну… Он и дальше бросал бы их, не раздайся голос Афонина:
— Стой, своих побьешь!
Наконец до Камешкова дошел смысл этих слов. Впереди уже не было, оказывается, ни автоматчиков, ни танков. А из наших окопов выскакивали бойцы.
— Пошли, Камешков, вперед, — крикнул Афонин. — Наступление!
Они помогли друг другу вылезти наверх и пошли рядом.
Взвод наступал в направлении длинного здания. Оно оказалось господской конюшней. В бою за этот объект отличились солдаты второго и третьего отделений, в их числе Камешков. Он с другими бойцами смело зашел с фланга и подавил пулеметную точку.
Выбив противника из населенного пункта, батальон повел наступление на высоту 120,0.
Чем ближе мы подходили к высоте, тем плотнее становился огонь. Из лощинки вынеслись две «тридцатьчетверки» и самоходка и, обогнав нас, тоже открыли огонь по противнику. Темп атаки сразу возрос. Вот мы бежим уже по отлогим скатам высоты, до вражеских окопов не более ста — ста двадцати метров. По нашей цепи ударили пулеметы, расположенные где-то на флангах. Одновременно усилился минометный огонь. Настал такой момент, когда промедление, задержка смерти подобны. Мы лежим, плотно вжимаясь в каждую складочку земли. Кто встанет первым? Ко мне подполз Ветров:
— Товарищ младший лейтенант, передали: комбата ранило…
Весть вмиг пронзила всю цепь. И я замечаю, как на левом фланге, где разрывы мин особенно часты, кто-то пополз назад. А вдруг и другие не выдержат?
И тут у всех на глазах решительно поднялся Афонин. Потрясая автоматом, он крикнул что было сил:
— За Родину! Впере-е-е-д!
Секунду-другую цепь безмолвствовала. Но вот вслед за Афониным встали бойцы, и уже весь батальон, стреляя и крича «ура», устремился на вражеские траншеи…
Ночью мы закрепились на новом рубеже. Чуть свет на позициях появился Афонин. Как всегда, он был деловит и энергичен. Принес листовки, написанные им за ночь и согласованные с замполитом батальона. Они посвящались бойцам и командирам, отличившимся в минувшем бою. В моем взводе благодарности удостоились трое, среди них — Камешков. Афонин крепко пожал им руки, а Камешкова — еще и обнял.
— От лица командования батальона, — громко сказал он, — горячо поздравляю вас с боевым крещением. Сражались вы славно, проявили мужество и гвардейскую доблесть. Уверен, что и в последующих боях вы будете биться с врагом не менее отважно…
Камешкова, смущенного и радостного, чествовали всем взводом. Но, казалось, больше других был доволен Афонин. Пряча улыбку в рыжих, прокуренных усах, он удовлетворенно приговаривал:
— Ну прямо на глазах рождается солдат Отечества.
В конце декабря сорок четвертого года наши войска окружили Будапешт. Начался штурм. Некоторым бойцам и командирам не хватало умения драться на улицах, внутри зданий. Не было такого опыта и у меня. Я знал, что Афонин тоже прежде не участвовал в уличных боях. Однако он довольно убедительно делал вид, что это его не смущает. Он организовал во взводах беседы сталинградцев, сам многому у них научился и передавал опыт со знанием особенностей боя. А когда настала пора действовать нашим штурмовым группам, то первую из них возглавил Афонин.
После взятия левобережной части венгерской столицы — Пешта — нашу дивизию 22 января 1945 года перебросили на правый берег Дуная северо-западнее Дунафельдвара. Здесь, на дунайском плацдарме, уже вовсю полыхало ожесточенное сражение. Немецко-фашистское командование вновь, в третий раз пытаясь деблокировать свою группировку, окруженную в Будапеште, утром 18 января бросило в наступление крупные танковые и механизированные силы.
…Под вечер наши позиции пробомбили «юнкерсы», потом пошли танки. На действия противника отозвалась артиллерия. Несколько танков и штурмовых орудий задымились, но остальная лавина продолжала накатываться. Уже различались отдельный танк, самоходка. Их десятки. И еще больше бронетранспортеров. Неужели прорвутся?
Артиллеристы выкатили пушки на прямую наводку. Танки стали маневрировать. Автоматчики остановились, залегли. Стало ясно: подтягиваются перед броском. От начштаба батальона последовала команда: «Гранаты — к бою!» На правом фланге уже слышны их разрывы и крики «ура!». Шестая рота пошла в рукопашную.
Появился Афонин. Он был без своей красивой черной кубанки, весь грязный, закопченый, телогрейка на спине распорота, из нее торчали клочья ваты.
— Собирай всех, кто рядом, и — вперед! — крикнул парторг. — Твой ротный ранен. За него — Грушницын, но и тот окружен. Надо выручать. Собирай всех…
Сказал и привалился к стенке окопа, начал медленно сползать вниз.
— Ты ранен? — Я схватил его за плечи. Но он не отвечал, потерял сознание. — Ветров, — крикнул я, — помоги.
Грушницына выручили, он быстро перераспределил остатки роты, усилил ручными пулеметами фланги, создал резерв из одного отделения с пулеметом и двумя ПТР.
Атака противника была отбита, бой утих.
— Что с Афониным? — послышались вопросы.
— Ранен, — ответил Ветров. — Перевязали, отвели в дом лесника. Там сборный пункт медсанбата.
За передним краем чадило более десятка танков и бронетранспортеров. Неожиданно стрельба вспыхнула в тылу батальона, где находился дом лесника. Ветрова как будто кто встряхнул. Он выскочил из окопа и, показывая рукой в сторону дома, крикнул:
— Славяне, там — раненые! И Афонин там…
Грушницын приказал мне взять из ротного резерва бойцов и поспешить на выручку.
У дома лесника фашисты встретили нас огнем. Пока мы их выбивали, там, внутри, раздавались выстрелы. Потом все стихло, и от этого заныло сердце: неужели поздно?
Остатки прорвавшейся группы немцев отошли. Мы увидели дымившиеся бронетранспортеры, десятка полтора фашистских трупов.
В доме нашли троих. Они лежали так, как их застала смерть. Афонина среди них не оказалось. Мы обнаружили его во дворе. Он лежал, широко раскинув руки. Даже смерть не могла погасить на лице его добрую улыбку. Бойцы внесли младшего лейтенанта в дом, опустили рядом с другими погибшими.
