Земля эта обильно начинена металлом. Вот рваный осколок… Трудно сказать, чей это металл — наш или противника. Может, он оборвал жизнь однополчанина из нашей 9-й роты москвича А. П. Быстрова, или ленинградца Б. М. Мермана, или курганца П. А. Сартакова…
А вот у этого дерева была моя огневая точка. Рваные дыры по всему стволу сосны. Помню, плотный был огонь. И дерево стоя приняло смерть.
Память вернула меня к тем далеким дням. Вспомнились ребята, которые легли вот здесь, в эту землю, растворились в ней, сделались ее частью, стали этой густой травой и полевыми цветами. Да, густо замешана эта земля.
Один день войны. «Переправа, переправа, берег левый, берег правый…»
Свирь — широкая, полноводная, быстрая река. Противоположный правый берег, словно паутиной, затянут колючей проволокой, изрыт глубокими траншеями. На нашем пути встали доты и дзоты, минные поля и противотанковые надолбы. Противник считал неприступными свои оборонительные рубежи. К тому же каждый метр земли на левом берегу тщательно пристрелян.
Удачно выбран КП командующего Карельским фронтом генерала армии К. А. Мерецкова. В стереотрубу он метр за метром просматривал вражеский берег. Генерал знал, что за каждым бугорком и кустиком, за стволами берез и елей, за каждым камнем притаилась смерть.
И так — на много километров.
Эту оборону предстояло прорвать, смять. Приказ Ставки гласил: нанести врагу решительный удар на фронте в полторы тысячи километров от Баренцева моря до Ладоги. А первый удар по врагу дать вот тут, на Свири, близ старинного русского городка Лодейное Поле.
— Какая ширина реки? — спросил Мерецков.
— Четыреста метров.
— А глубина?
— От пяти до семи.
— Скорость течения?
— Более метра в секунду. Бродов нет.
И тогда командование, чтобы обмануть гитлеровцев, решило обозначить начало форсирования реки переправой ложного десанта. Предполагалось, что враг, обнаружив его, откроет огонь и даст возможность нашим артиллеристам выявить и уничтожить огневые средства противника. Только после этого должно было начаться форсирование реки главными силами.
300-й гвардейский парашютно-десантный полк готовился вместе с другими частями форсировать Свирь. Вечером во второй батальон пришел майор Курганов, служивший до этого в полку, где совершили свой подвиг 28 героев-панфиловцев.
— Нам нужны смелые ребята, — сказал он, всматриваясь в лица бойцов. — Предстоит рискованное дело. Добровольцы есть? Три шага вперед!
Весь строй, слегка качнувшись, сделал три шага вперед.
Майор улыбнулся и спокойно заметил:
— Надо всего двенадцать человек. Двенадцать выносливых, закаленных, умеющих отлично плавать, стрелять. Волевых, физически крепких солдат.
— Я поплыву! — заявил Владимир Немчиков, командир стрелкового отделения.
— Пойду и я! — раздался голос пулеметчика Аркадия Барышева.
— Запишите и меня! — попросил снайпер Иван Паньков.
— Возьмите! — отозвался Петр Павлов.
— Подумайте, — сказал командир полка Н. А. Данилов, когда двенадцать бойцов остались с ним с глазу на глаз. — Вам предстоит выполнить важную задачу. Дело это десантникам по плечу. Нужно только, чтобы вы действовали, как всегда, решительно, смело, с умом…
По жестоким законам войны этим двенадцати полагалось умереть. Но кроме этих законов в бою есть еще и счастье, особое, военное. Счастье, когда твоя жизнь доверена умному, опытному командиру; счастье, когда рядом друзья, на которых можно положиться, как на самого себя; счастье, когда предназначенная тебе пуля почему-то летит мимо.
Ночью, когда берег затянуло плотным туманом, командир батальона повел гвардейцев к переднему краю.
— Чтобы форсировать реку, надо выявить и подавить вражеские огневые точки, — сказал комбат капитан В. Ф. Матюхин. — Враг хитер. Он будет молчать до последней минуты. Ваша задача — заставить его «заговорить». За полчаса до начала общего наступления вы первыми броситесь в реку и поплывете, привлекая к себе внимание, а значит, и весь огонь противника.
Солдаты молча слушали командира.
— У вас будут деревянные плоты, — продолжал он, — а на плотах — макеты «солдат». Это создаст видимость массовой переправы. Надо, чтобы фашисты поверили, что именно здесь, на этом участке, мы хотим нанести им главный удар. Враг откроет огонь по вашей «флотилии». Но вы держитесь, ребята. Этого и ждут наши артиллеристы, чтобы засечь огневые точки противника и уничтожить их.
Томительно тянулись дни подготовки. На берегу, в глубоком овраге, закипела работа. Саперы сооружали для группы плоты. Старшины раздавали солдатам сухой паек — они утверждали, что он необходим, что без него невозможно выиграть сражение. Но солдаты набивали вещмешки и карманы патронами и гранатами. Предстоял нелегкий бой.
Последний день перед переправой показался особенно длинным. Багровый диск солнца как бы нехотя, медленно-медленно опускался за горизонт. Вот его лучи уже коснулись вершин высоких карельских берез. Наступила ночь — ночь перед боем. Немчиков и его друзья, не смыкая глаз, наблюдали за противоположным берегом.
— Завтра исполняется ровно три года, как началась война, — сказал задумчиво Павлов.
— Ну и нашел дату! — заметил Малышев. — Ты лучше скажи, после войны в институт собираешься?
Немчиков понимал: солдаты не хотели говорить о завтрашней переправе. Он смотрел на черную кромку противоположного берега. Еще вчера заметил, что берег низкий, зарос кустарником. Подход для плотов будет удобный…
Перед боем, после комсомольского собрания, Владимир Немчиков отдал свой билет комсоргу.
— На том берегу возьму.
Так поступили и остальные.
За несколько часов до переправы двенадцать гвардейцев собрались в землянке командира полка полковника Данилова и написали простое, идущее из глубины сердца, обращение ко всем воинам:
«Дорогие боевые друзья! Нам доверена почетная задача — первыми форсировать Свирь. Мы клянемся, что выполним ее с честью, если бы даже нам пришлось пожертвовать жизнью».
Свирь… Спокойно несла она свои холодные воды в Ладогу, как, быть может, несла сто, тысячу лет назад. Тишина… Но как зловеща она перед боем! Что предвещает тишина двенадцати смельчакам? Кто знает, что ждет их на том берегу? Да и доплывут ли они?
Медленно начинается над Свирью день 22 июня 44-го года. На востоке занялась заря. Белая ночь незаметно переходила в утро. Над водой плыл туман.
— Пора! — раздалась команда.
Гвардейцы поднялись и молча двинулись к реке. До конца артподготовки оставалось тридцать минут, когда смельчаки столкнули плоты в воду. По реке дул прохладный ветерок.
Враг притаился и хранил молчание. Только изредка где-то далеко слышны были одиночные выстрелы.
Плывут через Свирь плоты. На плотах «бойцы» с пулеметами. Флаги красные трепещут на ветру. Но пулеметы молчат: они деревянные. Молчат и автоматы в руках «солдат»…
А плоты все ближе и ближе к вражескому берегу.
И вдруг… Зловещую тишину разорвало несколько взрывов. Правый берег сразу ожил. Фашисты заметили «флотилию» и открыли бешеный огонь из всех видов оружия. Мины и снаряды рвались совсем рядом. Над головами гвардейцев свистели пули. Осколки с шипеньем и свистом шлепались в волны реки, обдавая смельчаков водой. Враг неистовствовал.
«Переправа, переправа, берег левый, берег правый…»
Правый берег изрыгал и сеял вокруг смерть.
А плоты все ближе и ближе к вражескому берегу. Их толкали те, кто добровольно взялся за выполнение особо важного и опасного задания — отвлечь противника ложной переправой, вызвать огонь на себя, дать возможность главным силам переправиться в другом месте.
Пули и осколки снарядов расщепляли плоты, со свистом вонзались в чучела, но плоты двигались вперед. Из-за разрывов, покрывавших поверхность реки, и водяной пыли мы с берега едва различали плотики и двенадцать отчаянных ребят. На середине кипящей от разрывов реки один за другим плоты стали взлетать в воздух. Вот перевернулся плот Юносова, и солдат ушел в воду. «Погиб», — подумал Немчиков. Но через секунду его голова вновь показалась на поверхности разбушевавшейся, словно в шторм, реки. Он тяжело, неровно дышал, силы явно покидали его. Несколько взмахов, и на помощь ему подоспел Михаил Попов.
