Район поиска оставался прежним — Гатчина. И командование воздушными силами фронта решило провести еще одну операцию. Было известно, что на Гатчинском аэродроме почти полностью сохранились авиационные ангары. Эти огромные помещения вполне годились для монтажа орудий. Версия подкреплялась еще и тем, что 100–120 истребителей, базировавшихся на аэродроме, немцы держали под открытым небом. Значит, ангары могли стать прибежищем для «берт».
В тот вечер в отдельной эскадрилье разведчиков обсуждалась поставленная задача. «Сорвать замысел фашистов. Уничтожить их дальнобойную артиллерию», — эта мысль лейтмотивом проходила в выступлениях летчиков. Командир эскадрильи Герой Советского Союза майор Николай Кузнецов, стройный, русоволосый офицер, спокойно, чуть глуховатым голосом объявил, что готов вылететь ночью с предельной бомбовой нагрузкой.
— Наш экипаж не отстанет от командира, — заявил старший лейтенант Дмитрий Туник.
Один за другим скоростные бомбардировщики уходили в ночное небо. Двое суток подряд на Гатчинском аэродроме гремели взрывы: летное поле получило такие повреждения, что о полетах с него не могло быть и речи. А «берты» — что с ними? Да и есть ли они в ангарах?
Командование решило выбросить близ Гатчины разведчика-парашютиста.
— Для ремонта аэродрома, — сказали парашютисту перед вылетом, — немцы будут сгонять местное население. Под видом крестьянина, направляемого на эти работы, вам во что бы то ни стало надо проникнуть к ангарам.
На третью ночь разведчик выбросился с парашютом. Вскоре он радировал: «берты» действительно упрятаны в ангары. Налеты нашей авиации помешали их монтажу. И еще: от Пушкина до Красного Села фашисты собираются строить укрытия для дальнобойной артиллерии. Все орудия, которые уцелели, следует искать только там…
И тогда за дело взялись экипажи бомбардировщиков и штурмовиков. Операция была проведена великолепно…
Зимой 1942–1943 года мне часто доводилось бывать у воздушных разведчиков. Войска Ленинградского и Волховского фронтов в ту пору готовились к прорыву блокады Ленинграда. Александру Ткаченко и его друзьям командование поручило разведать всю глубину фашистской обороны на предполагаемом участке прорыва. И не только на нем! Ведь требовались еще и отвлекающие полеты с целью дезориентации врага. Надо было все сделать так, чтобы противник как можно позже узнал, где ему будет нанесен решающий удар.
При фотографировании вражеской обороны каждый экипаж выполнял по восемь-двенадцать маршрутов. И это при мощном зенитном огне и непрерывных атаках истребителей. Часто приходилось прерывать фотографирование и вступать в смертельную схватку с «мессершмиттами» и «фокке-вульфами».
Восемьдесят боевых вылетов совершили в ту трудную пору воздушные разведчики, сфотографировав 52 тысячи квадратных километров вражеской обороны. Более двадцати раз они вступали в воздушные бои с немецкими истребителями. Четыре фашистских стервятника сбили стрелки-радисты и штурманы. Но и сами разведчики понесли потери: пять боевых машин не вернулись с заданий. Дорогой ценой было заплачено за то, чтобы добыть необходимые сведения о противнике.
Утешало только одно: фильмы, отснятые экипажами, представляли большую ценность. Дешифровка снимков показала, с какими преградами столкнутся воины обоих наших фронтов на участке прорыва. Свыше 1000 артиллерийских, минометных, более 300 зенитных позиций, 3580 долговременных огневых точек создал враг за полтора года, изо дня в день совершенствуя свою оборону во мгинских болотах и на Синявинских высотах. Данные, добытые Александром Ткаченко и его друзьями, были нанесены на фотопланшеты и схемы, фотокарты командиров наземных частей. Они помогли сохранить жизнь тысячам советских бойцов и командиров, бросившихся на штурм вражеских позиций. 18 января 1943 года войска обоих фронтов соединились, и блокада Ленинграда была прорвана!
Александр Ткаченко не раз в те дни летал на своем «Пе-2» для установления мест базирования авиации противника. Только это было в те времена, когда действовать приходилось на больших высотах, порой в одиночку отбиваться от многочисленных атак истребителей…
— Однажды над аэродромом Раквери, — вспоминает Ткаченко, — на высоте семь тысяч метров стрелок-радист крикнул мне: «Командир, нас преследуют „мессеры“»! В разреженном воздухе наш «Пе-2» едва выжимал скорость четыреста километров в час, а «мессершмитты» — пятьсот. В тот момент все зависело от того, удастся ли нам оторваться от истребителей. Мы ушли в сторону солнца, чтобы «мессеры» потеряли нас. На борту у нас была отснятая фотопленка с очень важными данными: тартусский и псковский аэродромные узлы, где только что мы побывали, забиты «юнкерсами», «дорнье», «хейнкелями». Теперь бы только доставить пленку по назначению.
В районе Пскова за нашим «Пе-2» потянулся инверсионный шлейф. Фашисты следили за нами. Пришлось немедленно изменить высоту полета. Над Лугой мы встретили только зенитное противодействие, и поэтому штурман стал по радио передавать данные разведки. Меня бросило в жар, хотя термометр в кабине показывал минус сорок пять градусов. Я догадался: кислородное голодание! Значит, надо снижаться, и левая рука сама уже машинально легла на сектор газа. «Саша, снижаться нельзя», — откуда-то издалека донесся голос штурмана. «У меня, кажется, кончился кислород», — едва проговорил я, и перед моими глазами все затуманилось. Когда я пришел в себя, сердце молотом стучало в груди. Я ненасытно стал заглатывать кислород из шланга кислородного прибора, который сунул мне штурман… Потом произошел воздушный бой. Немцы уничтожили бы нас, не подоспей группа «яков» Героя Советского Союза Николая Зеленова. Израненного «Пе-2» я кое-как дотянул до своего аэродрома. Нашими разведданными тотчас же воспользовались летчики дальнебомбардировочной авиации. Замысел фрицев об организации массированных налетов на Ленинград был сорван в самом зародыше.
В каких только переделках не побывали потом Ткаченко, Шалимов и Рязанов!..
К тому времени, когда началась операция на Карельском перешейке, на счету Александра Ткаченко было уже сто двадцать боевых вылетов. Потом к ним прибавились еще восемьдесят семь. Но из всех двухсот семи вылетов, совершенных ветераном нашей разведывательной авиации, полет над «Карельским валом» запомнился Ткаченко как второй день рождения. В тот раз экипаж действительно побывал на грани между жизнью и смертью…
Незадолго до старта летчикам принесли свежую метеосводку. Над Финским заливом — облачность. Высота две тысячи метров. «Это как раз нам на руку», — подумал Ткаченко и тут же спросил Шалимова:
— Штурман, что подсказывает в таких случаях опыт?
— К заданному району мы можем вывалиться из облаков. А чтобы не демаскировать себя, надо отказаться от истребителей прикрытия. Лишний шум нам сейчас ни к чему…
— Умница, Володя! — похвалил друга Ткаченко. — Теперь скажи: сколько нам держаться на боевом курсе?
— Шесть минут! Всего шесть минут!
Да, за шесть минут разогнанный «Пе-2» должен по прямой пройти над тридцатипятикилометровым районом вражеской обороны. И только при этом условии может быть отснят аэрофильм…
Собственно, за этим сюда и приезжало начальство из разведуправления штаба фронта, из воздушной армии. Ох, как нужен сейчас аэрофильм нашим наземным войскам!
Генералы с надеждой поглядывали на самолет с цифрой «10» на хвосте и надписью на фюзеляже «За Ленинград!».
Ткаченко хотел поговорить со штурманом, поделиться своими тревогами, но Шалимов был занят подготовкой карты района фотографирования. У штурмана, как всегда, все было просто и ясно. Только по блеску глаз чувствовалось, что он тоже переживает…
…И вот теперь, вернувшись из боя, они зашли в землянку, пронизанную не очень-то ярким ленинградским солнцем.
— Первый маневр нам удался, — рассказывал Ткаченко, — к исходной точке для фотографирования вышли тютелька в тютельку, выскочив из-под облака. Через мгновение вся равнина сверкнула огнями. К нам потянулись трассы пулеметных очередей. Самолет от разрывавшихся поблизости снарядов стало швырять, как щепку. Словом, начался танец смерти. В тот же миг наш «Пе-2» с ходу врезался в огненную стену. Временами казалось, что огонь не ищет нас, а замыкает в свое кольцо. Продержаться хотя бы минуты три-четыре — и мы обязательно закончим фотографирование, — вот единственное желание, которое было у меня в тот момент. А когда я увидел огромную дыру на правой плоскости, подумал: «Черта с два продержишься!» Меня удивило спокойствие Шалимова. Когда наша машина была готова вот-вот загореться, — по разбитой плоскости хлестала смесь масла с бензином, а от прямого попадания отбило левую мотогондолу, — Володя невозмутимо подавал команды: «Влево три градуса. Так держать! Держи курс, Саша! Доверни вправо. Вот теперь хорошо!» Самолет, к великому удивлению всех, не загорелся, и вздох облегчения вырвался из моей груди, когда штурман сообщил: «Аппараты выключил… Теперь маневрируй!»
