Уже в первые часы боя ефрейтор Иван Антонов, уроженец Окуловского района Новгородской области, огнем из автомата сразил 12 гитлеровцев. Одними из первых ворвались в траншеи противника такие же молодые, восемнадцатилетние, Петр Григорьев и Александр Ефимов, призванные в армию из Оятского района Ленинградской области. После войны они оба вернулись в родные края, первый работал в леспромхозе, второй — начальником участка электрических сетей. В городе Лодейное Поле живет Николай Васильевич Федотов, который после тяжелого ранения в Ульяновке стал инвалидом. Мастером каскада Свирских ГЭС до ухода на пенсию трудился Василий Федорович Шиегин, в обороне проявивший себя метким снайпером, а в наступлении — и смелым разведчиком.
Под стать пехотинцам дрались и воины других специальностей. Артиллерийский мастер Сергей Белоусов под огнем противника исправил покалеченную пушку да еще восстановил трофейную — из них тотчас открыли огонь. Ленинградец Иван Михайлович Артемьев обезвредил 33 вражеские мины. Не щадя сил выхаживала раненых щупленькая девчушка, которую бойцы ласково величали: «Наша Наташа». После войны ее, знатную ткачиху, Героя Социалистического Труда, Наталью Федоровну Лаптеву, узнал весь Ленинград. Мы, ныне здравствующие однополчане, избрали ее председателем совета ветеранов дивизии и с почтением зовем теперь не иначе как «наш начдив». Десяткам раненых — и тоже прямо на поле боя — оказала первую помощь санинструктор Нина Рыбакова. До войны она жила в шести километрах от Саблино, на станции Поповка. Нина, рассказывали, буквально рвалась в бой: ведь совсем рядом в фашистской неволе была ее родня.
Не могу не сказать и о моем друге Виталии Долоцком, с которым в бою работали на ротном 50-миллиметровом миномете: я — командиром расчета и наводчиком, а он — подносчиком мин. Родом он со станции Хвойная, что недалеко от тех мест, где мы воевали. Раненый Виталий отказался эвакуироваться в тыл. А когда ему приказали все же «сползать на перевязку», взвалил себе на спину меня, раненного в руку и ногу, и ползком потащил к медпункту. Родители Долоцкого умерли в начале войны. На попечении 16-летнего Вити осталась сестренка, которой еще и года не было.
— Всю войну братик писал мне письма, такие теплые, ласковые, — рассказывала мне впоследствии Нина Михайловна Долоцкая, лаборантка из Кутаиси. — Директор детдома хранил эти письма в моем личном деле, а когда я подросла, передал их мне. К сожалению, я их не сумела сохранить.
Скромный, мужественный и беспредельно честный, Витя Долоцкий так и не увидел больше любимую сестренку, он погиб в бою на подступах к Пскову через три недели после освобождения Ульяновки.
Ульяновка… Не найти ее на больших картах России. Но она в сердце каждого из нас, освобождавших ее от супостата. Перед отъездом из Ульяновки я снова посетил воинское кладбище.
— Под сенью этих дубрав, — тихо произнесла пришедшая сюда вместе со мною председатель тогдашнего поселкового Совета Нина Григорьевна Владимирова, — спят вечным сном 229 сыновей Родины.
В длинных списках захороненных прочел до боли знакомые имена своих товарищей по родной третьей роте: Бахтагалиев У. Б., Кабин Ф. В., Кисаев С. А., Кучин П. М., Матвеев В. М., Тарашин С. Ф., Филиппов З. Я., Яковлев М. Д. Как-то сама собою пришла мысль: а ведь тут мог лежать любой из нас, оставшихся тогда в живых.
После того, как в одной из газет поделился воспоминаниями о самом дорогом, выстраданном, объявились вдруг знакомые и незнакомые люди, с которыми в те памятные, трудные дни был вместе. Читая их отклики на мою публикацию, слушая потом, при встречах, их собственные воспоминания, я вновь и вновь испытывал глубокое волнение. Память о пережитом на войне крепко сидит в нас, фронтовиках. Мы можем забыть день рождения внука, пропустить дату получения пенсии, но помним, когда началась боевая операция, в которой участвовали, день своего ранения, помним бугорок окопа, березку, под которой похоронили убитого в бою друга… Поверьте, такое никогда забыть нельзя.
Итак, что же добавили к моему газетному рассказу друзья-однополчане?
ЧИТАЯ СПИСОК НАШЕЙ РОТЫ. В числе первых отозвался на публикацию Василий Иванович Калмыков из села Канашево Красноармейского района Челябинской области:
«Держу перед глазами газету, а у самого руки от волнения трясутся. Можно подумать, что не вы обо всем этом написали, а я.
В Ульяновке я был тяжело ранен. В 19 лет стал инвалидом. Для меня этот бой тоже был первым, и я с гордостью ношу медаль „За оборону Ленинграда“. Как вас, солдатиков 1925 года рождения, после тяжких синявинских боев к нам на пополнение дивизии прислали, хорошо помню. Виктор Григорьевич, как и вам, мне тоже не раз снились атаки, про которые вы правдиво написали. По прочтении статьи одного только понять не мог: как это вам удалось столько имен и фамилий однополчан запомнить?»
«Удалось запомнить…» Не совсем так, Василий Иванович. Конечно, многие фамилии сохранились в памяти, но чтобы каждого по имени, отчеству — такого быть не может. Прежде чем писать, я трижды побывал в Ульяновке. Первый раз один, потом всей семьей, затем снова один. Когда приехал туда впервые, была осень. Искал село Никольское. На окраине его, у самой речки, мы ждали сигнала о начале наступления. Там — это я хорошо запомнил — стоял двухэтажный дом, в котором наш взвод провел ночь перед боем. Сейчас на том месте никаких построек нет. На огороде копали картошку две старушки. Подошел к ним, разговорились.
— На том берегу, — говорю, — раньше была деревня, а вон возле того старого дерева стоял двухэтажный дом.
— Путаешь что-то. Никогда там не было двухэтажек, — возразила одна из собеседниц. Напарница же с нею не согласилась:
— Как не было? Вспомни, батюшка-то, что в церкви служил, в двухэтажном доме и проживал.
Так отыскал я еще одно памятное место. А вернувшись в Москву, решил я, Василий Иванович, побывать в Подольске, в Центральном архиве Министерства обороны. Листая ведомости денежно-вещевого довольствия, к большому своему удивлению вдруг увидел список нашей 3-й роты и даже наткнулся на собственную роспись в получении солдатского жалованья за декабрь 43-го года. Так в моем блокноте появился список родной роты.
ЖИВЫЕ И МЕРТВЫЕ. В той газетной публикации был упомянут молодой солдат Иван Антонов. Я знал, что он погиб в первый день наступления на Ульяновку, но как, при каких обстоятельствах это произошло, не знал. И вдруг получаю письмо от москвича Медведева. «Антонов был моим другом, погиб он у меня на глазах, — сообщал адресат. — И последний долг ему отдал я, накрыв его лицо шапкой».
При встрече Борис Алексеевич рассказал обо всем подробно.
— Антонов был младше меня на семь лет, но мы сразу подружились. Он незадолго до нашей встречи окончил школу снайперов, я — курсы топографов. У Ванюши было белое, девичье лицо. Говорил он сильно на «о». Гордился своим истинно русским, новгородским происхождением. «Я — окуловский, — говорил Антонов, — а ты, Олексеич, — московец и тоже исконно русский…» Поздно вечером 22 января наш батальон стоял напротив Ульяновки. К тому часу, как сказал бы Константин Симонов, мы уже были поделены на живых и мертвых. Немцы нас сильно обстреляли, но пока обошлось без потерь. А вскоре разведка доложила, что во вражеских траншеях никого нет. Стрелковые взводы один за другим стали продвигаться вперед. Время шло, а вестей о себе они не присылали. Командир роты заволновался, приказал связному Кошелькову выяснить, в чем дело. Приближался час рассвета, а связной не возвращался. Ротный говорит: надо срочно послать еще кого-то. И в этот момент я почувствовал на себе его встревоженный взгляд. Сказал: «Разрешите, я пойду». «Одного не пошлю», — ответил командир. Антонов, вечный мой спутник, тут как тут: «Я пойду с Медведевым, товарищ старший лейтенант». Поставил Иван в углу землянки свою снайперскую винтовку, закинул на плечо автомат, и мы пошли. До рассвета успели пробраться на другой берег реки. Миновав несколько домов, встретили раненых, от которых узнали, что некоторое время назад наши ворвались в поселок, немцы попытались их окружить. Завязался бой… Мы решили: надо срочно возвращаться и доложить командиру роты обстановку. Уже рассвело. Немцы заметили нас. Как только мы попали в зону их видимости, так сразу же почувствовали вокруг себя брызги мокрых льдинок от пуль. Залегли, сделав вид, будто убиты. Договорились, что следующий бросок сделаем по отдельности друг от друга. Едва проскочили еще десяток метров, как вражеский автоматчик снова прижал нас к земле. Вот в этот момент и совершил Ванюша свой роковой поступок. Приметив, откуда стреляет автоматчик, он в азарте кричит мне: «Гляди, Олексеич, как я его сейчас с одного выстрела сниму. Вот только прицелюсь…» И встал во весь рост. «Не смей вставать, — заорал я что было сил, — ты же у него как на ладони». Ваня то ли не расслышал моих слов, то ли не пожелал с ними считаться, развернулся лицом к противнику и стал целиться. Но немец опередил… Пуля попала прямо в грудь, только успел крикнуть: «Ой, умираю».
