«С настоящим письмом почтительнейше пересылаем Вам оба предмета одежды, переделанные вновь соответственно Вашему последнему указанию. Многочисленные и неудачные переделки, о которых Вы заявляете, имели место по Вашей же собственной вине. При первой примерке и пальто и фрак сидели отлично; но если заказчик выгибается, принимая самые невероятные позы, то никакое мастерство не в состоянии его удовлетворить. (Смех.) Мы с величайшим нежеланием производили все переделки в соответствии с Вашими требованиями, считая эти переделки излишними и противоречащими правилам нашего искусства. Но теперь мы находим, что дальше уступать уже невозможно. О Вашем требовании принять обе вещи обратно не может быть и речи. Поэтому мы закрываем приложенный к сему счет и просим Вас о скорейшей оплате».

Адвокат Баллантайн: Вы ведь не хотите сказать, что пальто и фрак хорошо сидят и сейчас? Холдейн: Именно это я и утверждаю.

Баллантайн: Не лучше ли они сидели до того, как были переделаны? Холдейн. Да. — Б. Ведь пальто и фраки — не ваша специальность? Вы приобрели известность шитьем брюк, не так ли? — X. Пожалуй, что так! Мы более знамениты как специалисты по брюкам. — Б. Но не по фракам? Г-н Алфред Монтгомери, который привел к вам сэра Эдвина Ландсира, предупреждал его против ваших фраков, не так ли? — X. Да, предупреждал. — Б. Не говорили ли вы или ваш брат сэру Эдвину, что вы предпочли бы сшить для него фрак даром, чем не шить его вовсе? — X. Мы не говорили ничего подобного. — Б. Что вы понимаете под «ослаблением» воротников? — X. Сэр Эдвин жаловался, что воротник трет ему шею. Поэтому мы ослабили воротник, то есть несколько уменьшили его высоту. — Б. И сколько, по-вашему, это стоит? — X. Два или три фунта.

Адвокат Баллантайн: Сэр Эдвин Ландсир считает нужным жаловаться на оскорбительное письмо Холдейна. Г-н Монтгомери рекомендовал сэру Эдвину доверить фирме Холдейн нижнюю часть своего тела, но отнюдь не верхнюю. Будучи большим художником, сэр Эдвин, тем не менее, малый ребенок в этих делах, почему он и осмелился пойти на риск, и суду ясно, каковы были последствия. Истец, которого присяжные только что видели на скамье свидетелей, тоже большой мастер. Но разве большой мастер станет переделывать свое произведение? Будучи уверенным в его совершенстве, он должен выстоять или пасть, защищая свое творение.

Но Холдейн не отстаивал свое творение. Он соглашался на переделки в той степени, в какой они соответствовали его собственным принципам. И после этого требовать от двух до трех фунтов за такую никудышную работу! Я имею честь обратиться здесь к трибуналу, члены которого тоже носят фраки; я спрашиваю: есть ли на свете большая мука, чем чересчур жесткие воротники, давящие шею? Я слышал, что когда сэр Эдвин примерил один из этих фраков, то его шея оказалась в тисках, и Англии угрожала опасность потерять одного из своих крупнейших художников. Сэр Эдвин согласен надеть упомянутые фрак и пальто здесь, перед судом, и господа присяжные могут сделать заключение на основании собственных наблюдений. Теперь я вызову сэра Эдвина в качестве свидетеля, и он расскажет вам историю обоих предметов одежды.

Сэр Эдвин Ландсир:… Когда я надел фрак и пальто, то воротник стоял так. (Здесь сэр Эдвин повернулся и под громкий смех присутствующих продемонстрировал присяжным свою спину, произведя при этом впечатление, будто бы его неожиданно хватил удар)… Я ходатайствовал о приглашении в качестве арбитра первого сносного портного; но во всех случаях каждый клиент сам может лучше всего судить о том, как на нем сидит фрак или где ему жмет ботинок.

Г-н Гриффитс: Что сказал г-н Монтгомери, когда рекомендовал вам Холдейна? — Он сказал мне: «Сэр Эдвин, вам обычно с брюками везло меньше, чем с пальто и фраками».

Гриффитс: Может быть вы примерите здесь фрак и пальто? — Почему бы и нет? (Надевает на себя один из предметов.) Вот, смотрите! (Смех.)

Мартин (судья): Здесь среди присяжных имеется один портной. Не будет ли он столь любезен внимательнее осмотреть corpus delicti?

Названный портной встает со скамьи присяжных, подходит к сэру Эдвину, просит его надеть фрак и пальто, понимающе оглядывает их и качает головой.

Гриффитс: Сэр Эдвин, вы считаете, что фрак тесен? — Да! (Смех.) — Я хотел спросить: не узок ли он? — Гм, если бы мне пришлось в нем обедать, то я счел бы необходимым его снять.

Баллантайн: В таком случае, сэр Эдвин, вы не должны долее оставаться в нем. Освободите себя от него. — Весьма вам благодарен. (Снимает оба предмета.)

После патетических речей обоих адвокатов и забавного резюме судьи, в котором подчеркивалось, что комфорт английской нации не должен приноситься в жертву творческим идеалам фирмы Холдейн, суд вынес решение в пользу сэра Эдвина Ландсира.

Написано К. Марксом около 3 февраля 1862 г.

Напечатано в газете «Die Presse» № 39, 9 февраля 1862 г.

Печатается по тексту газеты

Перевод с немецкого

На русском языке публикуется впервые

Лондон, 7 февраля

Открытие парламента представляло бесцветную церемонию. Отсутствие королевы и прочтение тронной речи лордом-канцлером лишили эту церемонию всякого театрального эффекта. Сама тронная речь коротка, но отнюдь не выразительна. Она констатирует faits accomplis [совершившиеся факты. Ред.] внешней политики, а для оценки их отсылает к документам, уже представленным парламенту. Одна только фраза вызвала некоторую сенсацию — фраза, в которой королева «trusts» (надеется, верит), что «нет никаких оснований опасаться нарушения мира в Европе». Эта фраза в действительности означает, что европейский мир относится к области надежды и веры.

Господа, выступившие в обеих палатах с проектами ответа на тронную речь, получили, согласно парламентской практике, соответствующее поручение от министров еще за три недели до этого. Их ответ состоит, по обыкновению, из многословных повторений тронной речи и из льстивых похвал, которыми министры награждают самих себя от имени парламента. Когда в 1811 г. сэр Фрэнсис Бёрдетт, опередив официальных ораторов с их проектами адреса, воспользовался этим случаем, чтобы подвергнуть тронную речь резкой критике, то казалось, что под угрозой находится сама Magna Charta[285]. С тех пор подобные ужасы больше не повторялись.

Содержание дебатов по поводу тронной речи ограничивается поэтому «намеками» официальной оппозиции и «контрнамеками» министров. На этот раз, однако, дебаты представляли скорее академический, чем политический интерес. Речь шла о том, кто произнес лучшее надгробное слово в память принца Альберта, который при жизни весьма неохотно подчинялся игу английской олигархии. Vox populi [Глас народа. Ред.] присудил академическую пальму первенства Дерби и Дизраэли: первому — как прирожденному оратору, второму — как знатоку риторики.

«Деловая» часть прений вращалась вокруг Соединенных Штатов, Мексики и Марокко.

В вопросе о Соединенных Штатах Outs (находящиеся в оппозиции) расхваливали политику Ins [находящихся у власти. Ред.] (beati possidentes [блаженны имущие. Ред.]). Дерби, лидер консерваторов в палате лордов, и Дизраэли, лидер консерваторов в палате общин, образовали оппозицию не против кабинета, а друг против друга.

Дерби излил прежде всего свое неудовольствие по поводу отсутствия «pressure from without» [ «давления извне». Ред.]. Он «восхищается», сказал он, стоическим и полным достоинства поведением фабричных рабочих. Что же касается фабрикантов, то их он похвалить не может. Для них американский конфликт оказался чрезвычайно кстати, ибо перепроизводство и переполнение всех рынков все равно заставили бы их свернуть промышленность.

Дерби перешел, далее, к резким нападкам на североамериканское правительство, которое, не проявив инициативы, не выдав добровольно Мэзона, Слайделла и К° и не выразив раскаяния, «подвергло себя и свой народ позорному унижению» и поступило не «по-джентльменски». Его секундант в палате общин г-н Дизраэли тотчас же понял, какой вред наносит выпад Дерби надеждам консерваторов на приход к власти. Поэтому он высказался в противоположном смысле: