Что касается артиллерии, то здесь Кинглек не выдерживает никакой критики. Аничков, как указывалось выше, насчитывает в общем 96 орудий — в 10 подробно описанных легких и тяжелых полевых батареях, к которым присоединились еще четыре корабельных пушки в запряжках. Он также указывает точно, где находилась каждая из этих батарей во время — сражения. У Кинглека фигурируют все эти батареи (с отдельными незначительными отклонениями в номерах), но кроме того и еще три других. 5-я батарея 17-й бригады, которая встречается и у Аничкова, фигурирует у Кинглека на первоначальной позиции дважды: первый раз на левом фланге (стр. 231) и вслед за этим — еще раз в главном резерве (стр. 235)! Подобным же образом 3-я батарея той же 17-й бригады, которой, по Аничкову, там вовсе не было, фигурирует у Кинглека дважды: первый раз на левом фланге и во второй раз в центре как «позиционная батарея»! Общеизвестно, что, согласно организации русской артиллерии во время Крымской войны (ср. Гакстгаузен — «Очерки о России»[375]), в каждой артиллерийской бригаде имелась только одна тяжелая батарея из 12 орудий, что впоследствии, когда были введены батареи из 8 орудий, в бригадах, вероятно, могли появиться 1-я и 2-я тяжелые батареи, но никак не 3-я, — однако нашему историку до этого нет никакого дела. Он заботится лишь о том, чтобы геройские подвиги англичан на Альме сделать возможно более необычайными, а для этого ему необходимо иметь как можно больше русских пушек. Таким образом, там, где он находит в русских отчетах (которые все, за исключением Аничкова, более или менее непригодны для таких деталей) упоминание о какой-либо батарее, которую не называет Аничков, он считает, что Аничков забыл ее упомянуть, и совершенно спокойно прибавляет ее к батареям, указанным Аничковым. Если он одну и ту же батарею находит в разных источниках на двух различных местах поля сражения, то он преспокойно засчитывает ее дважды и, в крайнем случае, устанавливает, что один раз имеется в виду легкая, а второй раз тяжелая батарея.

Со всеми этими фокусами Кинглек получает все же лишь 131/2 батарей, по 8 пушек в каждой, итого 108 орудий, и так как он упускает из вида, что, согласно Аничкову, три батареи 16-й бригады были организованы еще по-старому — в 12 орудий (из этого видно, как поверхностно работает Кинглек), то по сравнению с Аничковым получается увеличение всего лишь на 12 орудий. Итак, Кинглеку приходится делать чрезвычайные усилия, чтобы усеять высоты у Альмы русскими орудиями. В этом ему помогает полевое укрепление, которое англичане высокопарно назвали «Большим редутом». Аничков об этом просто говорит:

«Справа от дороги была установлена на выгодной позиции батарея № 1 той же бригады (16-й), которая прикрывалась траверсом».

Кинглек дает также совершенно правильное описание этого незначительного сооружения, но никак не может понять, что за ним были установлены обычные 12-фунтовые орудия, и утверждает, что это были якобы тяжелые орудия из Севастополя. Ходасевич утверждает, правда, что там стояли орудия 2-й батареи 16-й бригады (он смешивает 1-ю и 2-ю батарею), но калибр пушки и гаубицы, которые и теперь еще находятся в Вулидже, доказывает, что эти орудия не принадлежали к регулярной полевой артиллерии (стр. 233). Кинглек идет еще дальше. На странице 229 он говорит совершенно определенно:

«Это были тридцатидвухфунтовые пушки и деадцатичетырехфунтовые гаубицы».

В 1849 г., во время восстания в Пфальце, некоторые предводители инсургентов объясняли постоянные отступления своих частей всегда тем, что их обстреливали «24-фунтовыми зажигательными ядрами». Авторы этого утверждения никогда, конечно, не ожидали, что гаубицы, из которых вылетали эти ужасные ядра, будут захвачены г-ном Кинглеком на Альме. Что значат эти 24-фунтовые ядра для…

[Далее в рукописи отсутствуют две страницы. Ред.]

… орудия, отделенные от Канробера, дивизия которого была нейтрализована русскими орудиями, дистанцией в 1500 шагов, в то время как собственная артиллерия Канробера старалась добраться до него обходным путем длиной по меньшей мере в половину немецкой мили [Немецкая (географическая) миля = 7,420 км. Ред.]; наконец, принц Наполеон, застрявший в долине на расстоянии 1200 шагов от Канробера и медливший перейти реку. Такая разбросанность его войск по фронту в 6000 шагов и, особенно, опасное положение Боске внушили, в конце концов, маршалу Сент-Арно столь сильный страх, что он решил прибегнуть к отчаянному средству — выслать вперед весь свой резерв. Бригада Лурмеля была послана вслед Буа, в то время как бригада д'Ореля должна была усилить принца Наполеона. Направив таким образом оба своих резерва именно в те два дефиле, которые и без того уже были забиты войсками, Сент-Арно довершил распыление своих боевых сил. Если бы все это не было сказано во французском официальном отчете («Исторический атлас Восточной войны»[376]), то этому вряд ли можно было бы поверить.

Как это выглядело в глазах русских и что выручило французов из такого опасного положения?

Левым флангом русских командовал Кирьяков. У него против Канробера и принца Наполеона было в первой линии 4 резервных батальона (Брестского и Белостокского полков) — войска среднего качества, во второй — 4 батальона Тарутинского полка, в резерве — 4 батальона Московского полка и 2-й батальон Минского полка, который с четырьмя орудиями (4-я батарея 17-й артиллерийской бригады) был выдвинут дальше влево для наблюдения за морским побережьем. Четыре батальона Бородинского полка, находившиеся также под его командой, стояли дальше к востоку, непосредственно у дороги на Севастополь, и сражались почти исключительно против англичан, если их роль вообще не ограничивалась лишь участием в перестрелке. В общем итоге французам противостояло, следовательно, 13 батальонов с 8 орудиями.

Когда на плато к югу от Альмы стала видна обходная колонна Боске, князь Меншиков сам перешел на левый фланг и привел с собой из главного резерва остальные 3 батальона Минского пехотного полка, одну пешую и две конных батареи, а также 6 эскадронов гусар. До этого времени сражение ограничивалось ружейной и орудийной перестрелкой; русские войска большей частью отошли немного назад, французские — Наполеон и Канробер — даже еще не появлялись на плато или же отстояли так далеко (Боске, Буа, Лурмель), что пока не могли вступить в бой. Так как части принца Наполеона столь прочно застряли в дефиле, что еще не выходили из него, то для русских не оставалось никакого другого объекта для наступления, кроме дивизии Канробера, стоявшей в укрытии позади плато. Против нее Меншиков сформировал колонну-монстр из 8 батальонов Минского и Московского полков — два батальона по фронту и четыре батальона в глубину, все в штурмовых колоннах с равнением на середину. Отозванный к своему центру, он передал эту беспомощную массу Кирьякову с приказанием немедленно наступать. Когда эта колонна приблизилась к французам на ружейный выстрел, последние «не могли дольше выдерживать тяжести, которая давит на сердце континентального солдата при приближении большой пехотной колонны» (стр. 400).

Они отступили еще ниже по склону. Но в этот момент появились обе батареи Канробера вместе с батареями Боске, подошедшие через овраг несколько дальше с правой стороны; они быстро вывезли орудия на позицию и открыли по левому флангу русской пехоты настолько эффективный огонь, что последняя тотчас же поспешила укрыться. Французская пехота ее не преследовала.

Четыре резервных батальона Кирьякова, по выражению Ходасевича, «растаяли» под действием стрелкового и орудийного огня; четыре батальона Тарутинского полка тоже понесли большие потери; восемь батальонов колонны-монстр были наверняка не в состоянии тотчас возобновить атаку. Французская пехота д'Ореля и Канробера развернулась теперь на плато под прикрытием своей артиллерии, а Боске приблизился к ней; войска принца Наполеона (находившийся под его командованием остаток 2-го полка зуавов уже присоединился к Канроберу) начали, наконец, взбираться на высоты. Превосходство в силах стало несоизмеримым; русские батальоны, сконцентрированные на Телеграфной высоте, таяли под перекрестным огнем французской артиллерии; наконец, русский правый фланг «начал вполне определенное отступательное движение», как говорит сам Кирьяков. При таких обстоятельствах он начал отход, «не преследуемый противником» (рукописные мемуары Кирьякова).