Незадолго до того, как начали плясать столы, в Китае, в этой живой окаменелости, началось революционное брожение[327]. Само по себе это явление не было чем-то исключительным, ибо в восточных государствах мы постоянно наблюдаем неподвижность социальной базы при неустанной смене лиц и племен, захватывающих в свои руки политическую надстройку. В Китае господствует чужеземная династия[328]. Почему бы после 300 лет не возникнуть движению, направленному к свержению этой династии? Движение с самого начала имело религиозную окраску, но это черта, общая для всех восточных движений. Непосредственными причинами возникновения движения, очевидно, послужили: европейское вмешательство, опиумные войны[329], вызванное ими потрясение существующего правительственного режима, утечка серебра за границу, нарушение экономического равновесия в результате ввоза иностранных товаров и т. д. Парадоксально, что опиум, вместо усыпляющего, оказал пробуждающее действие. Оригинальными в этой китайской революции в действительности являются только ее носители. За исключением смены династии, они не ставят себе никаких задач. У них нет никаких лозунгов. Народным массам они внушают еще больший ужас, чем старым властителям. Все их назначение сводится как будто к тому, чтобы застойному маразму противопоставить разрушение в уродливо отвратительных формах, разрушение без какого-либо зародыша созидательной работы. Для характеристики этих «бичей божиих» приведем следующие выдержки из письма г-на Харви (английского консула в Нинго) г-ну Брусу, английскому посланнику в Пекине.

Вот уже три месяца, пишет Харви, как Нинго находится в руках революционных тайпинов. Здесь, как и везде, где воцарялись эти разбойники, опустошение было единственным результатом их господства. Ставят ли они себе еще какие-нибудь цели? Господство неограниченных и необузданных эксцессов с их стороны кажется им действительно столь же важным, как уничтожение чужих жизней. Этот взгляд тайпинов в действительности никак не вяжется с иллюзиями английских миссионеров, сочиняющих басни о том, что тайпины осуществят «освобождение Китая», «возрождение империи», «спасение народа» и «введение христианства». В результате своей десятилетней трескучей и никчемной деятельности они все разрушили и ничего не создали.

Правда, продолжает г-н Харви, в официальных сношениях с иностранцами тайпины выгодно отличаются от мандаринов известной прямотой поведения и энергичной суровостью, но этим и исчерпывается список их добродетелей.

Как оплачивают тайпины свои войска? Их солдаты не получают жалованья, а живут добычей. Если завоеванные ими города богаты, солдаты утопают в изобилии; если города бедны, они проявляют образцовое терпение. Г-н Харви спросил одного хорошо одетого солдата-тайпина, любит ли он свое ремесло. «А почему бы и нет? — ответил тот. — Я забираю все, что мне нравится; а если я встречаю сопротивление, то…», — и он сделал рукой жест, означающий отсечение головы. И это не пустая фраза. Человеческая голова для тайпина стоит не более, чем кочан капусты.

Ядро революционной армии составляют регулярные войска— старые, прослужившие много лет и испытанные в боях солдаты. Остальная масса состоит из молодых рекрутов или крестьян, насильственно взятых в армию во время набегов. Вожаки систематически отсылают набранные в какой-нибудь завоеванной провинции войска в другую, отдаленную провинцию. Так, повстанцы в Нинго говорят в настоящий момент на двадцати различных диалектах, в то время как диалект Нинго сейчас впервые раздается в отдаленных районах. В каждом районе местные оборванцы, бродяги и негодяи добровольно присоединяются к тайпинам. Дисциплина требует повиновения только во время службы. Вступление в брак, так же как и курение опиума, запрещены тайпинам под страхом смертной казни. Жениться можно будет только тогда, «когда будет восстановлена империя». В качестве возмещения тайпины получают в течение первых трех дней после взятия города, жители которого не успели своевременно бежать, carte blanche [свободу действий. Ред.] на учинение каких угодно насилий над женщинами и девушками. По истечении трех дней все лица женского пола насильственно удаляются из городов.

Внушать ужас — такова вся тактика тайпинов. Их успех основан исключительно на действии этой пружины. Средством устрашения служит, прежде всего, появление сразу большими массами в каком-либо определенном месте. Сперва высылаются эмиссары, чтобы тайком разведать дорогу, посеять тревожные слухи, произвести то здесь, то там поджоги. Если мандаринам удается схватить и казнить этих эмиссаров, им на смену тотчас появляются другие, покуда либо мандарины вместе с городским населением не убегут прочь, либо, как это было при взятии Нинго, наступившая деморализация не облегчит победу повстанцам.

Главным средством устрашения является пестрая шутовская одежда тайпинов. У европейцев она вызвала бы только смех. Но на китайцев она действует как талисман. Эта шутовская одежда дает повстанцам поэтому больше преимуществ в бою, чем могли бы дать им нарезные пушки. Прибавьте ко всему еще длинные, косматые, черные или выкрашенные в черный цвет волосы, дико сверкающие глаза, заунывный вой, напускную ярость и неистовство, — и этого будет достаточно, чтобы насмерть перепугать чопорного, смирного, педантически размеренного китайского обывателя.

Вслед за эмиссарами, сеющими панику, появляются нарочно преследуемые беженцы из деревень, рисующие в преувеличенном виде численность, силу и свирепость приближающегося войска. А когда в городе вспыхивает пожар и его гарнизон выступает в поход под впечатлением этого ужасного зрелища, вдали показываются, наводя ужас, отдельные пестрые чудовища, появление которых оказывает магнетическое действие. В надлежащий момент сотни тысяч тайпинов, вооруженных ножами, пиками и охотничьими ружьями, с дикими криками бросаются на полуживого от страха противника и сметают все на своем пути, если только не наталкиваются на сопротивление, как это имело место недавно в Шанхае.

«Сущность тайпинства», — говорит в заключение г-н Харви, — «это абсолютная химера (nothingness)».

Тайпин — это, очевидно, дьявол in persona [во плоти. Ред.], каким его должна рисовать себе китайская фантазия. Но только в Китае и возможен такого рода дьявол. Он является порождением окаменелой общественной жизни.

Написано К. Марксом во второй половине июня — начале июля 1862 г.

Напечатано в газете «Die Presse» № 185, 7 июля 1862 г.

Печатается по тексту газеты

Перевод с немецкого

Лондон занят сейчас одним из тех характерных скандалов, которые возможны только в стране, где старые аристократические традиции врастают в современное буржуазное общество-Corpus delicti [Состав преступления, вещественное доказательство. Ред.] — Синяя книга парламентского комитета, содержащая доклад о сооружении набережной Темзы и о прокладывании вдоль берега реки, в центре города, новой улицы, которая должна соединить Вестминстерский мост с Блэкфрайарским[330]. Этот план, требующий огромных затрат, сразу разрешает несколько задач: благоустройство Лондона, очищение Темзы, улучшение санитарных условий, создание великолепного проспекта и, наконец, прокладывание новой магистрали. Это избавило бы Стрэнд, Флит-стрит и другие параллельные Темзе улицы от перегруженности экипажами и т. п. — перегрузки, которая становится с каждым днем все более и более опасной и напоминает нам сатиру Ювенала о римлянине, пишущем перед выходом из дому свое завещание, потому что существует большая вероятность, что он либо попадет под колеса, либо будет убит каким-нибудь свалившимся на него тяжелым предметом [Ювенал. «Сатиры», сатира III. Ред.]. Так вот, в этом месте, которому предстоит такая метаморфоза, — на северном берегу Темзы, к востоку от Вестминстерского моста и в конце Уайтхолла — расположены городские резиденции нескольких крупных аристократов с дворцами и спускающимися до самой Темзы парками. Эти господа в общем и целом, конечно, приветствуют план, ибо осуществление этого плана за счет государства улучшило бы непосредственное окружение их «mansions» [ «вилл». Ред.] и повысило бы таким образом ценность этих последних. Но их тревожит лишь одно. Они требуют, чтобы проектируемое строительство было прервано в тех местах, где вновь прокладываемая городская улица намечается непосредственно вдоль их собственных владений и привела бы их таким образом в соприкосновение с «misera contribuens plebs» [ «жалким людом, платящим налоги». Ред.]. Олимпийская отрешенность этих «fruges consumere nati» [ «рожденных для вкушения плодов» (Гораций. «Послания»). Ред.] не должна нарушаться ни видом, ни шумом, ни дыханием занятого делом простонародья. Во главе этих благородных сибаритов находится герцог Баклу, который, будучи самым богатым и могущественным, пошел дальше всех в своих «скромных» требованиях. И что же? Парламентский комитет составляет свой доклад в духе требований герцога Баклу! Новое строительство должно быть прервано там, где оно причинило бы беспокойство герцогу Баклу. В состав этого комитета палаты общин входят лорд Роберт Монтегю, родственник герцога, и сэр Джон Шелли, депутат от одной части Лондона — от Вестминстера. Этому последнему пора уже теперь позаботиться о железном панцире, чтобы защитить себя на ближайших выборах от приготовленных для него армстронговских бомб из гнилых яблок и тухлых яиц. Вот что пишет о докладе комитета даже «Times»: