Это превосходило то, чего ожидали староконсерваторы, когда они шли на компромисс с императором. Они были совершенно «debordes» [ «захлестнуты». Ред.]. Революционные волны грозили потопить их. Само правительство понимало, что необходимо что-то предпринять. Но что мог предпринять венский кабинет?

Попытка подкупить Венгрию была накануне полного краха. Что, если кабинет теперь попытается подкупить немцев? Они никогда не пользовались такими правами как венгры и, может быть, удовольствуются меньшим. Чтобы существовать, австрийская монархия должна поочередно натравливать друг против друга различные подвластные ей национальности. Славяне могут быть пущены в ход лишь в крайнем случае: они слишком связаны с Россией панславистской агитацией; значит, надо использовать немцев. Граф Голуховский, ненавистный польский аристократ (ренегат, предавший дело Польши и перешедший на службу Австрии), был принесен в жертву, и кавалер фон Шмерлинг был назначен министром внутренних дел. Он был министром эфемерной Германской империи в 1848 г., а затем австрийским министром; с этого поста он ушел, когда была окончательно упразднена конституция 1849 года. Он слыл конституционалистом. Но и тут опять было проявлено столько колебаний и нерешительности, прежде чем он был окончательно приглашен на этот пост, что весь эффект снова был потерян. Спрашивали, что может сделать Шмерлинг, если все остальные министры остались на своих местах? Еще до того, как он получил окончательное назначение, все надежды стали рассеиваться, и, вместо искренней уступки, его назначение явилось лишь новым доказательством слабости. Но в то время как в немецких провинциях оппозиция довольствовалась тем, что обеспечила за собой местную власть и относилась к каждому шагу правительства с нескрываемым недоверием и неудовольствием, в Венгрии движение продолжало развиваться. Еще до назначения Шмерлинга призванные к власти венгерские староконсерваторы, во главе с Сеченом и Вайем, признали невозможность сохранения своего положения; и императорское правительство вынуждено было унизиться до того, чтобы пригласить двух венгерских министров 1848 г., — которые до осени этого года были коллегами расстрелянного Баттяни, а также Кошута и Семере, — пригласить Деака и Этвеша войти в правительство, возглавляемое человеком, который раздавил Венгрию с помощью России. Они еще не назначены; атмосфера нерешительности и колебаний, препирательств из-за пустяков все еще в полном расцвете, но если они примут приглашение, они наверняка в конце концов будут назначены.

Таким образом, Франц-Иосиф вынужден делать одну уступку за другой, и если удастся добиться созыва в январе двух сеймов, одного в Пеште для Венгрии и ее областей, а другого в Вене для остальных провинций империи, то у императора будут вырваны новые уступки. Но вместо того, чтобы успокоить его подданных, каждая новая уступка все больше будет возмущать их неприкрытой фальшью, с которой эти уступки делаются. А если к этому добавить еще воспоминания прошлого — маневры венгерской эмиграции, состоящей на жалованье у Луи-Наполеона., а также то обстоятельство, что не может быть либеральной Австрии, потому что внешняя политика Австрии всегда будет реакционной и поэтому сразу же станет источником конфликтов между короной и парламентом, причем Луи-Наполеон спекулирует на этом обстоятельстве, — то вполне вероятно, что 1861 год явится свидетелем распада Австрийской империи на ее составные части.

Написано Ф. Энгельсом 24 декабря 1860 г.

Напечатано в газете «New-York Daily Tribune» № 6152, 12 января 1861 г.

Печатается по тексту газеты

Перевод с английского

Оказывается, 1861 год принес еще недостаточно потрясений. На наших глазах происходит сецессионистский мятеж в Америке, восстание в Китае[131], продвижение России в Восточной и Средней Азии; мы имеем дело с восточным вопросом и его естественным порождением — французской оккупацией Сирии и Суэцкого канала; мы наблюдаем распад Австрии, причем Венгрия — на пороге открытого восстания, осаду Гаэты и узнаем об обещании Гарибальди освободить Венецию 1 марта; и последнее, но отнюдь не менее важное — делается попытка восстановить маршала Мак-Магона на престоле его предков в Ирландии[132]. Но всего этого еще недостаточно. Теперь нам обещана, кроме того, четвертая шлезвиг-гольштейнская кампания.

Датский король [Фредерик VII. Ред] в 1851 г. добровольно принял на себя известные обязательства перед Пруссией и Австрией относительно Шлезвига[133]. Он обещал, что герцогство не будет присоединено к Дании, что его представительное собрание будет существовать отдельно от датского и что обе национальности, немецкая и датская, будут пользоваться в Шлезвиге одинаковыми правами. Кроме того, были специально гарантированы права представительного собрания Гольштейна. На таких условиях союзные войска, занимавшие Гольштейн, были отозваны.

Датское правительство всячески уклонялось от выполнения своих обещаний. В Шлезвиге южная половина исключительно немецкая; в северной половине все города немецкие, в то время как сельское население говорит на испорченном датском диалекте; литературным языком с незапамятных времен почти повсюду был немецкий язык. С согласия населения происходил процесс германизации, который длился столетиями; поэтому, за исключением жителей самых северных пограничных округов, даже та часть крестьянства, которая говорит на датском диалекте (однако настолько отличающемся от литературного датского языка, что его легко понимают немецкие обитатели юга), понимает литературный верхненемецкий язык лучше, чем литературный датский. После 1851 г. правительство разделило этот край на датский, немецкий и смешанный округа. В немецком округе единственным официальным языком правительственных учреждений, суда, церкви и школы был объявлен немецкий язык, в датском округе — датский. В смешанных округах за обоими языками были признаны одинаковые права. Внешне это выглядит довольно справедливо, но на самом деле при учреждении датского округа датский литературный язык был насильно навязан населению, значительное большинство которого даже не понимало его и желало лишь одного, чтобы управление, судопроизводство, воспитание, крещение и венчание осуществлялись на немецком языке. Однако правительство предприняло настоящий крестовый поход для искоренения всех следов германизма в округе, запрещая даже частное обучение в семьях на каком-либо другом языке, кроме датского; в то же время оно старалось косвенным путем обеспечить преобладание датского языка в смешанном округе. Оппозиция, вызванная этими мерами, оказалась очень бурной, и была сделана попытка подавить ее с помощью ряда актов мелочной тирании. Например, в небольшом городке Эккернфёрде был сразу наложен штраф на сумму свыше 4000 долларов за преступление, состоявшее в незаконной подаче прошения в представительное собрание; все оштрафованные лица, как преступники, были объявлены лишенными избирательных прав. Тем не менее население и представительное собрание оказывали и продолжают оказывать сопротивление.

В Гольштейне датское правительство оказалось не в состоянии заставить представительное собрание вотировать какие бы то ни было налоги, коль скоро правительство не шло на уступки политического или национального характера. Оно не хотело идти на уступки, но, с другой стороны, оно не хотело также лишать себя доходов герцогства. Поэтому, чтобы создать сколько-нибудь законное основание для взимания налогов с населения герцогства, правительство созвало совет королевства — собрание, лишенное всякого представительного характера, но имевшее назначение представлять собственно Данию, Шлезвиг-Гольштейн и Лауэнбург. Несмотря на то, что гольштейнцы отказались в нем участвовать, это собрание вотировало налоги для всей монархии, и на основе решений этого собрания правительство определило налоговые ставки для Гольштейна. Таким образом, Гольштейн, который должен был стать независимым и обособленным герцогством, был лишен всякой политической независимости и подчинен собранию, являющемуся по своему составу преимущественно датским.