Джорджия — самый большой и самый населенный из рабовладельческих штатов. Из общего числа жителей в 1057327 человек здесь насчитывается 462230 рабов, что составляет почти половину всего населения. Несмотря на это рабовладельческой партии до сих пор не удалось санкционировать в Джорджии путем всенародного голосования конституцию, навязанную Югу в Монтгомери.
На конвенте штата Луизиана, собравшемся 21 марта 1861 г. в Новом Орлеане, политический ветеран штата Розелиес заявил:
«Монтгомерийская конституция — это не конституция, а заговор. Она учреждает не народное правительство, а ненавистную и неограниченную олигархию. Народу не было дозволено принять участие в этом деле. Конвент в Монтгомери вырыл могилу политической свободе, и теперь нас созывают, чтобы присутствовать на ее похоронах».
В самом деле, олигархия 300000 рабовладельцев использовала конгресс в Монтгомери не только для того, чтобы провозгласить отделение Юга от Севера. Она использовала его также и для изменения внутреннего устройства рабовладельческих штатов, для полного подчинения той части белого населения, которая сохраняла еще некоторую самостоятельность под защитой демократической конституции Союза. Уже в период с 1856 по 1860 г. политические лидеры, юристы, моралисты и теологи рабовладельческой партии старались доказать не столько правомерность рабства негров, сколько то, что цвет кожи не имеет значения для существа дела и что трудящиеся классы всюду созданы для рабства.
Итак, мы видим, что война, которую ведет южная Конфедерация, является в полном смысле слова захватнической войной, войной за распространение и увековечение рабства. Большая часть пограничных штатов и территорий находится еще во владении Союза, на сторону которого они стали сначала посредством своего волеизъявления на выборах, а затем и с оружием в руках. Конфедерация же причисляет их к «Югу» и стремится отвоевать их у Союза. В тех пограничных штатах, которые Конфедерации пока удалось захватить, она удерживает в повиновении сравнительно свободные горные районы посредством осадного положения. Что же касается собственно рабовладельческих штатов, то и там Конфедерация вытесняет прежнюю демократию, заменяя ее неограниченной олигархией 300000 рабовладельцев.
Отказавшись от своих завоевательных планов, южная Конфедерация признала бы свою нежизнеспособность и отказалась бы от цели, которая ставится сецессией. Ведь сецессия произошла только потому, что в рамках Союза превращение пограничных штатов и территорий в рабовладельческие штаты оказалось более невозможным. С другой стороны, мирно уступив южной Конфедерации спорные области, Север предоставил бы рабовладельческой республике более чем три четверти всей территории Соединенных Штатов. Север потерял бы целиком побережье Мексиканского залива и Атлантического океана, за исключением узкой полосы от бухты Пенобскот до залива Делавэр, и сам отрезал бы себя от Тихого океана. Миссури, Канзас, Новая Мексика, Арканзас и Техас последовали бы за Калифорнией[192]. Крупные земледельческие штаты, расположенные в котловине между Скалистыми горами и Аллеганами, в долинах Миссисипи, Миссури и Огайо, будучи не в состоянии вырвать устье Миссисипи из рук сильной и враждебной им рабовладельческой республики на Юге, были бы вынуждены в силу своих экономических интересов отделиться от Севера и присоединиться к южной Конфедерации. Эти северо-западные штаты, в свою очередь, вовлекли бы в тот же водоворот сецессии и все прочие северные штаты, расположенные далее к востоку, за исключением, быть может, штатов Новой Англии[193].
Таким образом, в действительности произошло бы не распадение Союза, а реорганизация его, реорганизация на основе рабства под признанным контролем рабовладельческой олигархии. План такой реорганизации был открыто провозглашен главными ораторами Юга на конгрессе в Монтгомери и воплощен в том параграфе новой конституции, который предоставляет любому штату прежнего Союза право свободно присоединиться к новой Конфедерации. Рабовладельческая система заразила бы весь Союз. В северных штатах, где рабство негров практически неосуществимо, белый рабочий класс был бы постепенно низведен до уровня илотов[194]. Это вполне соответствовало бы открыто провозглашенному принципу, что только определенные расы могут пользоваться свободой и что, если на Юге самый тяжелый труд является уделом негров, то на Севере он является уделом немцев и ирландцев или их прямых потомков.
Современная борьба между Югом и Севером есть, следовательно, не что иное, как борьба двух социальных систем — системы рабства и системы свободного труда. Эта борьба вспыхнула потому, что обе системы не могут долее мирно существовать бок о бок на североамериканском континенте. Она может закончиться лишь победой одной из этих систем.
Если пограничные штаты, эти спорные области, где обе системы до сих пор боролись за господство, являются шипом в теле Юга, то, с другой стороны, нельзя не признать, что они в минувший период войны были наиболее слабым пунктом Севера. Часть рабовладельцев этих округов по приказанию заговорщиков Юга выказывала лицемерную лояльность по отношению к Северу; другая часть действительно считала, что в соответствии с ее реальными интересами и традиционными представлениями ей следует быть на стороне Союза. Те и другие в одинаковой степени парализовали Север. Забота о том, чтобы удержать расположение «лояльных» рабовладельцев пограничных штатов, боязнь бросить их в объятия сецессионистов, — одним словом, трогательное внимание к интересам, предрассудкам и чувствам этих сомнительных союзников с самого начала войны чрезвычайно ослабило правительство Союза, принудило его к полумерам, заставило лицемерно скрывать принцип войны и щадить самое уязвимое место противника, корень зла — само рабство.
Если еще недавно Линкольн малодушно отверг Миссурийскую прокламацию Фримонта об освобождении рабов, принадлежащих мятежникам[195], то это произошло лишь из опасения перед громким протестом «лояльных» рабовладельцев Кентукки. Однако переломный момент уже наступил. Кентукки — последний из пограничных штатов — был втянут в борьбу между Севером и Югом. С началом действительной войны за пограничные штаты в самих пограничных штатах исход этой борьбы уже не будет зависеть от дипломатических и парламентских переговоров. Одна часть рабовладельцев сбросит маску лояльности, другая же удовольствуется перспективой денежного вознаграждения, подобного тому, какое Великобритания заплатила вест-индским плантаторам[196]. Сами события заставляют провозгласить решающий лозунг — освобождение рабов.
О том, что даже самые неисправимые деятели демократической партии и дипломаты Севера независимо от своей воли приходят к такому выводу, свидетельствуют некоторые заявления, сделанные в последнее время. Генерал Касс, военный министр при Бьюкенене и до сих пор один из самых ревностных сторонников Юга, в открытом послании объявляет освобождение рабов conditio sine qua non [непременным условием. Ред.] спасения Союза. Д-р Браунсон, лидер католической партии Севера, по его собственному признанию, самый энергичный противник аболиционистского движения с 1836 по 1860 г., публикует в октябре, в последнем номере своего «Обозрения»[197] статью за освобождение рабов.
«Если мы», — говорит он между прочим, — «до сих пор боролись против освобождения рабов, считая это опасным для Союза, то тем решительнее должны мы выступить против сохранения рабства теперь, когда убедились, что дальнейшее его существование несовместимо с сохранением Союза или нашей нации как свободной республики».
Наконец, «World»[198], нью-йоркский орган дипломатов вашингтонского кабинета, заключает одну из своих громовых статей против аболиционистов следующими словами:
