В большой строго обставленной комнате, что скорее кабинет, за большим столом расположились двое, Глебов-старший и грузный мужчина в генеральском мундире, но с расстегнутыми пуговицами, что позволило вывалиться достаточно грузному животу.

Я сразу узнал князя Каратозова, который обещал сгноить меня на сибирской каторге. В груди сразу всколыхнулась обида и мелькнула мысль, что хорошо бы забросить им в окно гранату…

Эх, мечты-мечты, все мы внутри интеллигентной оболочки кровожадные монстры. Увидь какие мы на самом деле, самые страшные монстры Щелей Дьявола обосрутся, а какие-то и вовсе сдохнут.

Похоже, эти двое разговаривают уже долго, на столе вторая бутылка французского коньяка, предыдущую, как я успел увидеть, унес молчаливый и почти неслышный слуга.

Да, я знаю, что имение потомственного князя Каратозова и усадьба купца первой гильдии, а также промышленника Глеба Глебова находятся рядом, подружились много лет тому, что осуждается великосветской знатью, но я демократ, для меня все равны, я же судья, присяжные и прокурор в одном лице. А главное, исполнитель или в переводе на русский, экзекутор.

Князь Каратозов с рюмкой дорогого коньяка в руке с ленцой в голосе говорил Глебову:

— Да-да я знаю, никто не смел наезжать на Глебовых. А кто пробовал, тот получал по сусалам. Одобряю, прогибаться нельзя, затопчут! Но, Глеб Иванович, скажу одну истину, дольше всего длятся конфликты, когда обе стороны правы. Или считают, что правы. Я понимаю вас, сам за своего Костю, которому этот баронет челюсть сломал, готов был разорвать своими руками!

— Вот-вот, Всеволод Кириллович…

— Но он сказал мне слова, после которых я чуточку протрезвел и… нет, не отказался от мести, но слегка отложил. А в Академии нашел человека, который мне доносит об этом заносчивом баронете.

Глебов загорелся, придвинулся к князю вместе с креслом, уже почти угодливо заглядывая ему в лицо.

— И что удалось узнать?

Князь усмехнулся.

— Да почти всё. Я попросил приглядеть одного из преподавателей. У того все бумаги и выписки, все отчеты… В общем, за всё время этот Вадбольский ни на кого не наехал, никого не оскорбил. Зато тех, кто пытается о него вытереть ноги, бьет нещадно. И если бы не побил моего Костю, я бы его поведение одобрил. Но Костю жаль, он же моя кровь, да и весь в меня, словно это я на тридцать лет моложе!

Глебов пробурчал с тоской:

— Своих надо защищать! Всё равно защищать! Они же наши!

Князь кивнул, хотя и поморщился.

— Понимаю, своих защищаем, даже если те не совсем правы. Но такая мелочь, что совсем не мелочь… Этот баронет сломал моему сыну челюсть, у меня до сих пор кровь кипит!.. Но их детство заканчивается, дорогой друг. Этот баронет, возможно, последний, кто ударил моего сына кулаком…

Глебов смотрел непонимающе. Князь вздохнул, с задумчивым видом приподнял рюмку с коньяком, но не опрокинул содержимое в рот, а задержал в пальцах поворачивая и любуясь радужными искорками на гранях.

— Дальше, — сказал он невесело, — пойдут дуэли на шпагах и мечах… А сколько в них гибнет молодых и горячих? Один точный удар… и никакой лекарь не спасет. А мы своих детей баловали, им многое позволялось, прощалось многое… Может быть, Костю надо было остановить раньше? Чтобы увидел, не каждый перед ним согнется?

Глебов сперва смотрел непонимающе, потом насупился, сказал тяжело:

— Вы правы, но так не хочется… Это же моя кровь… Но, конечно, во взрослой жизни есть щуки, что проглотят и не поперхнутся. Так что да, надо поговорить со своим. Только доведу до победного конца это дело с наглым баронетом!

Я со злостью стукнул себя кулаком в бок. Что со мной? Аристократы — идиоты, что могут вызвать на дуэль за что угодно, как вон познакомился Д’Артаньян с другими тремя такими же дебилами. Но я же не дебил?

Не дебил, признался я себе, но всё-таки идиот, вон как сердце стучит, как только вспомню, как меня оскорбили.

И снова будет стучать взволнованно, приближая инфаркт, как только вспомню, а вспоминаться будет, это хорошее забывается, а обиды помнятся. Вот так и появилось прекрасное человеческое свойство, которым не обладает ни одно животное — месть. Отомстить — и на душе покой и сладость. И человек выше животного мира, потому что обрел это сладостное эволюционное свойство реваншизма и доминирования.

Правда, самим Константину Каратозову и бретеру Глебову я бы снова набил морды, тем бы и закончилось, но раз уж вмешалась тяжелая артиллерия в лице их родителей, то я просто обязан не отступить, а показать, что так поступать нехорошо. Некрасиво. И даже опасно.

Дать им урок хороших манер и совет, как воспитывать молодое поколение, которое должно бдить и защищать кордоны.

В Академии моя ниточка вот-вот прервётся, уже преподы говорят, что я слишком неуживчив, пора исключать. Нужно что-то делать, а я не знаю ничего лучше, чем спихнуть все драки и разборки на кого-то другого.

Но я не в тайге, где можно укрыться за деревом, здесь везде народ, рано или поздно попадусь. Нужно как-то иначе…

Вытащил из памяти чертёж скелета человека, повертел так и эдак. Вообще-то могу изменить тело целиком, все на этом попадались, делали себя геркулесами, потом стало стыдно, мы же умные, а сила — уму могила, теперь я норма, хотя могу снова… но нет, это неделя жестокой перестройки организма, к тому же приходится ежесекундно следить за процессом, а то исправлять ещё труднее.

А вот морду лица изменить стоит, её запоминают в первую очередь. Возьму образ горца, в Петербурге расквартирована Дикая Дивизия, к её членам иногда приезжают родственники с Кавказа, потом Петербург неделю гудит, обсуждая дикие нравы этих кровожадных дикарей.

Первое, что сделал, большой горбатый нос, чтобы сразу было понятно, не из Рязани, даже не из Сибири. Иссиня-чёрные брови сделал густыми, широкими и мохнатыми.

Получилось устрашающее зрелище, даже сам передёрнулся, глядя в зеркало. Не знаю почему, даже я, живший в полном братстве народов, чувствую страх и неприязнь к такому вот, что-то древнее шевелится, даже не татаро-монгольское, а вообще как будто помню времена ужасающих обров, что русских женщин запрягали в телеги.

Ещё скулы сделал пошире, губы толстые и мясистые, усики вырастил жесткие и короткие, цвет глаз сменил на тёмный, радужку сделал пошире, чтоб запоминалась с первого взгляда.

Для корректировки подошел к зеркалу, лицо в огне, но уже почти закончил, разве что брови нужно пошире и помохнатее, они сразу бросаются в глаза, и над переносицей сомкнуть, это вообще нечто демоническое, такое уже не забудут.

Скулы пока что ноют, но всё меньше и слабее. Нужно смыться раньше, чем вернутся Иван и Василий, а то вопросов не оберешься.

Изменения лица достаточно, но лучше перебдить, чем недоспать, чуточку вытянул рост, всего на полголовы, тем самым добавив и длины рук. Вообще-то не нравится, как с ростом, так и с массой, в геометрической прогрессии падает скорость, за один удар такой длани я успею своими короткими сделать два, да ещё и более мощных, но высокий рост создает у окружающих ощущение силы и превосходства, а сейчас мне это важнее.

Прошлые пару дней наблюдений показали, что Глебов далеко от родительского дома не отходит, разве что в ближайшие кафе и рестораны, даже в магазины посылает слуг.

Сам он после той роковой встречи, когда стал инвалидом, ходит, опираясь на трость, горбится, наглое и самоуверенное выражение лица сменилось на растерянное, словно всё время ищет в переполненном ресторане столик, за который можно присесть.

Моей целью тогда не было сломать его, просто выиграл схватку и забыл о ней, но для него оказалось катастрофой. Вот так мгновенно из красавца бретера и лучшего фехтовальщика Академии оказаться инвалидом и быть отчисленным из Академии — катастрофа.

И в этот вечер, холодный и ветренный, он вышел из ресторана совершенно один, бредёт уныло и потерянно, сильно прихрамывая и опираясь на трость, даже не знаю, смог бы вообще ходить без такой поддержки.