— Графиня, будете мне должны, понятно?

Она быстро кивнула и удалилась обратно так быстро, что едва не побежала, боится, что откажусь от силой вырванных из меня слов.

Сбоку приблизился Горчаков, внимательный, сказал нейтральным голосом:

— Общаетесь насчёт походов в Щель Дьявола? По-моему, Сюзанна Дроссельмейер просто потрясающая!

— Верно, — буркнул я, — меня от неё уже трясет.

— Вадбольский, — сказал он с укором — есть хоть что-то, что не сумеешь опошлить?

Я подумал, подвигал складками на лбу:

— Геометрию Лобачевского?

Вселенная, что когда-то находилась в одном-единственном Праатоме, проснулась и начала расширяться, создавая элементарные частицы, звезды, галактики, туманности, чёрные дыры… У звезд появились планеты, где с нарастающей скоростью пошли одна за другой геологические эпохи, возникла жизнь, тоже ускорялась, прыгая от одноклеточных к многоклеточным, рыбы вылезли на сушу и стали динозаврами, уступили место млекопитающим, выделили из себя человека, а тот и вовсе понёсся в развитии с сумасшедшей скоростью…

Какую задачу должен решить человек, будучи венцом творения, не знаю точно. По моей логике — это сингулярность, к которой в моем мире подошли вплотную, остался то ли год, то ли пара месяцев. А здесь из десятков дорог человечество совсем недавно перескочило на другой путь к совершенствованию, и старательно развивает направление, которое упорно считает магией, хотя это, конечно, не магия, а лишь интуитивное понимание некоторых свойств мироустройства и частичное использование.

Но человек — животное с гибкой психикой, а ещё и всеядное. Я, не отказываясь от наработок моего мира, просто обязан понять и воспользоваться тем, что здесь считают магией.

Тем более, что процесс уже пошёл, пошёл…

Сегодня во дворе намного оживленнее, чем в первые дни, когда курсанты на своей стороне двора, барышни на своей. Это означает корректность. Определение корректности: «Если юноша и девушка после двадцати свиданий ничего ещё не знают друг о друге, они корректны».

Но с начала учебного года прошло больше двадцати перемен, и теперь даже самые робкие из курсантов топчут булыжник на женской половине двора, у всех появились знакомые из женского корпуса.

Глориана, окруженная подругами, да подругами ли, окинула двор царственным взором, нахмурилась, но, завидев меня, идущего из столовой к учебному корпусу, требовательно качнула головой, указывая подойти к ней.

Я улыбнулся дружелюбно, но не побежал рысцой, как сделал бы почти любой из курсантов, пошёл к ней мирно и спокойно, а вблизи чуть наклонил голову.

— Приветствую, ваша светлость.

Рядом с нею Иоланта, весёлая и смешливая, я именно такими и представлял француженок, хотя у меня они все раскованные и блондинистые, а Иоланта огненно-рыжая, лицо в веснушках, а глаза постоянно хитрые.

— И вас, — сказал я Иоланте, — с почтением и обожанием, ваше сиятельство!

Она заулыбалась, как утреннее солнышко, хоть я и не заморский принц, но комплимент всегда комплимент.

Я с вопросом в глазах перевел вопрошающий взгляд на лидера местного суфражизма. Глориана — истинный боец, у неё всё есть: высокий титул, знатность из ушей лезет, несметные богатства Рода, сама породистая дальше некуда, жить бы наслаждаться, ан нет, дайте ей борьбу за справедливость!

Она кинула меня оценивающим взглядом, как козу, которую ведет на базар, произнесла ледяным тоном:

— Вадбольский, вы недополучили вашу часть славы на приёме в честь нашего рейда в Щель Дьявола. Признаю, это было сделано намерено. Но мы все, я, Иоланта, Сюзанна и Анна признаем, вы сделали больше, чем мы все трое. Но для нас, женщин, это большой шаг в борьбе за наши права! И мы намерены идти дальше.

Я проговорил с почтительным расшаркиванием:

— Очень мило слышать это от великой княжны из императорской семьи.

Она скривилась.

— Понимаю, вам трудно представить, что кто-то может бороться за права других людей, а не только за своё благополучие. Но придется поверить…

— Верю-верю, — сказал я небрежно. — Мало кто как с жиру бесится!.. Можно и мир поспасать, когда уж совсем нечем заняться. Но вы это говорите с целью… с целью?

Нахмурившись, она сказала так холодно, что у меня кожа пошла гусиками:

— Мы пойдем дальше в своей справедливой и бескомпромиссной борьбе. И вы, как уже помогли раз, поможете и дальше. Если вам нужна плата, назовите.

Я покачал головой.

— Какая плата, если нужно помочь справедливому делу? Вы, как ни удивительно, с какого-то перепугу на его стороне. И я охотно помогу. Только скажите, когда соберетесь, а я всегда готов, как пионер.

— Pionnier?

— Да, — согласился я. — Рядовой под командованием вашей светлости.

Она посмотрела на меня с сомнением.

— Вы настолько смиренны, баронет, что я вижу в вас бунтовщика опаснее Радищева с Пугачевым. Сюзанна сказала, вы приглашены на её день совершеннолетия?

— А можно отвертеться? — спросил я с надеждой.

— Нет, — отрезала она. — Что, за такой подвиг потребуете полный комплект вооружения?

— Была такая идея, — признался я. — Но считайте мой отказ от неё моим вкладом в дело суфражизма!

Она посмотрела с подозрением.

— Что-то не верю в мужское бескорыстие.

Я хитро улыбнулся и отступил с почтительным поклоном, но это больше для поглядывающих в нашу сторону курсантов и курсисток.

— Вадбольский, — сказала она мне в спину. — Никуда не исчезайте!

Я обернулся, посмотрел с вопросом в глазах.

— Ваша светлость?

— После занятий, — сказала она непререкаемым тоном, — Сюзанна вас лично подвезет к своему имению.

— Ваша светлость?

— Для вашего удобства, — произнесла она холодно. — Баронет.

Я поклонился, принимая приказ. Понятно, чтоб не сбежал.

Глава 3

Я залюбовался величественным зданием, лучи закатного солнца красиво подсвечивают карминные крыши вздернутых к небу островерхих башен, окна залиты расплавленным золотом заката, а по двору уже медленно, но неотвратимо двигается тёмная тень как от замка, так и от высоких мрачных деревьев, в которых таится нечто гофмановское.

— Замок Рингштеттен, — проговорил я с почтением.

Дроссельмейер с удивлением посмотрела в мою сторону.

— Как вы узнали, баронет?

Я ухмыльнулся.

— Да кто его не знает. У ваших родителей есть вкус…

— У родителей моих родителей, — уточнила она. — Да и они не строили, а только кое-что обновили. А строил его великий архитектор Гофман…

— Эрнст Теодор Вильгельм, — досказал я скромно, — который из преклонения перед Моцартом сменил своё гордое «Вильгельм» на слащавое «Амадей».

Она нахмурилась.

— Уже не удивляюсь, что вы и это откуда-то знаете, но не нравится, что так относитесь к великому Моцарту!

Я изумился:

— Графиня!.. Вас у входа в моё имение встретит «Турецкий марш» Моцарта! Или хотите что-то проще? «Волшебная флейта» подойдет?

Она сказала язвительно:

— Ах-ах, откуда у вас музыканты? Или ваши голодные крестьяне сыграют на ложках, стуча по столу?

Я печально вздохнул.

— У меня крестьян даже голодных нет. А музыканты… Ну, этого добра навалом. Теперь мы все музыканты.

Она сказала с сарказмом:

— Договорились, баронет. Когда станете бароном, и у вас появится имение, я приеду, чтобы услышать в исполнении ваших… ха-ха!… музыкантов что-нибудь из Моцарта.

— Ловлю на слове.

Она весело расхохоталась, запрокидывая голову. Губы у неё пухлые и красные, а рот в самом деле алый.

— Так, баронет, — произнесла она, отсмеявшись и снова став великосветской графиней, — вы здесь выходите, а я поеду в имение. Пока доберетесь, я успею переодеться и начну встречать гостей.

Я ответил смиренно:

— Как скажете, ваше сиятельство.

На загородных дорогах извозчиков не густо, вернее, совсем нет. Некоторое время я двигался по направлении к Рингштеттену, то и дело оглядываясь, но извозчиков нет ни в одну сторону, ни в другую, лишь однажды попалась арба с двумя волами, но я иду быстрее, отмахнулся от предложения мужика с вожжами в руках подвести.