Библиотекарь насторожился, слишком часто перелистываю страницы, человек не в состоянии читать с такой скоростью, подошел, спросил участливо:

— Что-то конкретное ищете, юноша?

— Этого здесь нет, — пояснил я со вздохом. — Чего-то поновее нет? Эти читал, могу рассказать вам любой раздел.

Он усмехнулся,

— Я не ваш преподаватель. А книги так часто не обновляются. Новых данных пока не накопится достаточно, в печати не появятся.

— Жаль, — сказал я, — всё на своей шкуре, всё на ней, родимой.

Роскошный автомобиль, как всегда, уже ждет Сюзанну Дроссельмейер на стоянке с внешней стены Академии. Водитель, словно чувствовал спешку, в нужный момент подъехал к проходной, и едва мы вышли на эту сторону мира, распахнул перед графиней двери, а на меня взглянул с угрюмой настороженностью.

— Со мной, — ответила небрежно Сюзанна, словно о комнатной собачке. — Садись, Вадбольский. Только ничего не пачкай, не рви и не вытирай сопли, с обивки плохо отскребывается.

— А ты не отскребывай, — посоветовал я благодушно. — Засохнет, само отвалится. Хотя вряд ли.

Она бросила злой взгляд, водитель прибавил скорость.

Чезаре Анджелотти оказался не портным, а, скорее, управляющим целой фирмой, встретил нас на пороге большого аристократического дома. Сюзанна коротко обрисовала проблему, он озабоченно хмыкнул и провел через целый цех по пошиву костюмов в небольшой и хорошо обставленный кабинет, усадил в кресла, велел служащей принести по чашке кофе, а вбежавшей помощнице пересказал со слов Сюзанны мою проблему.

Та оглядела меня, как коня на выставке, сказала с удовлетворением:

— Господин Чезаре, это будет нетрудно. На такую фигуру и шить приятно.

Через пару минут в кабинет начали заносить костюмы и части костюмов, Чезаре велел мне строго:

— Раздевайтесь, юноша. И поторапливайтесь, время идёт. Рубашку тоже снимите, нам нужна точность.

Я разделся до пояса, Сюзанна чуть поперхнулась, я краем глаза увидел её лицо, чашку уже держит обеими руками.

Если раньше моя фигура шла в среднестатистическом диапазоне, то в Академии нужно было срочно наращивать мускулатуру. Я сделал это по полной, и сейчас какие там аполлоны или гераклы, моя фигура мощнее, а главное, нет того слоя жирка, что обволакивает тела аполлона и прочих античных богов. В моем теле ни капли жира, мускулатура прорисована чётко и рельефно, каждая мышца смотрится выпукло, грудные пластины шире и массивнее, чем латы римского легионера, живот в кубиках, да не шесть, а восемь, в поясе узок, плечи широки.

Две девушки принялись меня обмерять портновскими метрами, те сворачивались в их пальцах, выскальзывали, приходилось повторять снова и снова.

Меряют не только торс, костюм — это не пинджак с кармана́ми, но и брюки, их тоже, как я понял, придется заменить. Глаза Сюзанны сузились, когда обе трижды перемеряли расстояние от пояса до промежности, вроде невзначай задевая мои гениталии, в какой-то момент, судя по её полыхнувшему негодованием лицу, хотела встать и уйти, но сумела себя удержать в руках и осталась, только лицо стало ещё высокомернее и неприятнее.

Когда замеры кончились, я опустился в кресло и с жадностью ухватил свою чашку кофе, пока тот не совсем остыл.

Сюзанна бросила хмуро:

— Можете одеться, Вадбольский. А то вас примут за какого-нибудь… циркового борца.

Хозяин мастерской сказал с понимающей улыбкой:

— Не стоит, у нас по срочным заказам работают очень быстро. Уже несут! Первый, это костюм старшего сына герцога Виттенштейна, явится за ним через неделю, успеем заново, все мерки сняты, второй по заказу братьев Карадаговых…

Сюзанна скривилась, но смолчала и всячески старалась не смотреть на мой обнажённый торс с неприлично рельефной мускулатурой.

Костюмов перемерить пришлось с десяток, Сюзанна наконец выбрала линию поведения и смотрела на меня холодным взглядом хозяйки гладиаторской школы, что внимательно осматривает идущих на смерть и трезво оценивает их шансы, но я видел по заалевшим кончикам её ушей, дается ей такое самообладание непросто.

Чезаре потер ладони и сказал довольно:

— Этот костюм сына герцога подойдет. Очень гордится сложением, постоянно занимается физическими упражнениями… Хотя для вас в талии придется заузить вдвое!.. У вас просто невероятное сложение! Сейчас вам принесут пирожные…

— И ещё кофе, — сказал я. — Если, конечно, графиню это не разорит.

Сюзанна буркнула с неприязнью, но мне показалось, что сказала через силу:

— Меня не разорит, но вы бы набросили на себя что-то, Вадбольский. Простудитесь, а где мы вот так сразу найдем могучего носильщика?

— Как скажете, графиня, — сказал я покорно и, взяв свой старенький пиджак, набросил на плечи.

Сюзанна посмотрела и снова отвела взгляд, на этот раз покраснели даже щёки. Пиджак укрывает спину и плечи, но мощные пластины груди и живот в кубиках видны хорошо, от них пышет жаром, звериной энергией и жаждой сцапать самку в свои мужские загребущие так, чтоб уже не вырвалась.

— А теперь примерим брюки, — сказал Чезаре довольно, — и костюм будет готов!

Когда я начал расстегивать пуговицы брюк, Сюзанна приподнялась, готовясь покинуть кабинет, Чезаре сказал с обезоруживающей улыбкой:

— Мадемуазель, это же простая примерочная, а ваш подопечный нуждается в присмотре со стороны хозяйки.

Сюзанна нахмурилась, но опустилась в кресло, только на меня больше не смотрела. Я сбросил брюки, глаза Чезаре округлились.

— Что… это?

— Трусы, — ответил я. — Я из Сибири, у нас не принято летом носить подштанники.

Он сказал с улыбкой полного превосходства:

— Подштанниками уже не называют, недавно пришло французское слово calzoni. Высший свет уже воспринял и принял.

— И княгиня Марья Алексевна?

Он подтвердил с важностью:

— И она. А это значит, весь высший свет!

Сюзанна не удержалась и повернула голову, тоже воззрилась в изумлении. Трусы у меня помесь брифов и транков, самое то, что мне нравится, а кальсоны носил ещё мой дед, что и понятно, Википедия бесстрастно сообщает: «Первые трусы начали производить только на рубеже 1920—1930-х годов».

— Это неважно, — сказал я как можно небрежнее, — под брюками не видно. Главное, поскорее подберите! А то у меня ноги мерзнут.

— С брюками легче, — ответил он задумчиво, — чем с пиджаком… Девочки!

Брюк пришлось перемерить с десяток, одни даже ушивать не пришлось. Их Чезаре и выбрал, но когда я поспешно надел и застегнул на все пуговицы, досадуя, что «молнию» изобретут ещё не скоро, называться будет просто «змейкой», он продолжал оставаться задумчивым, явно так и эдак поворачивает идею насчёт этой необыкновенной разновидности нижнего белья под названием «трусы».

Не пройдет, подумал я с сочувствием, кальсоны и полукальсоны будут не просто царствовать, но и оставаться единственным видом подштанников даже в первую четверть двадцатого века. Сталин и Черчилль до конца жизни носили кальсоны.

Сюзанна старалась не смотреть на меня, когда мы вышли на улицу и направились к автомобилю, и так задирала нос, что дважды споткнулась, я всякий раз подхватывал её под руку.

— Эй-эй, — позвал я. — Сюзанна, вы чего?

— Ты отвратителен, Вадбольский, — сказала она рассерженно. — Нельзя же вот так идти и по улице голым!

Я охнул.

— Чё? Я в таком шикардосном костюме, какой вы изволили!

— Да, но под костюмом всё равно голый!

Вот это я её шарахнул, подумал с самодовольством. До сих пор щёки горят.

Надеть другое лицо — нет ничего проще. Хотя есть, конечно, но для человека середины двадцать первого века нет проблем изменить и всё тело. Смешно вспомнить, как ещё в начале века одни боролись за право изменять свои тела с помощью сложных и мучительных операций, плюс мощные гормональные инъекции, а другие требовали расстреливать этих извращенцев, топить их, сажать в тюрьму или отправлять в Сибирь валить лес, а то и на урановые шахты.