Никто ко мне не бросился со счастливыми возгласами, я перевел дыхание и с трудом повернул голову. Мои суфражистки всё так же, сбившись в кучку и прижавшись одна к другой, как стая мартышек, смотрят заплаканными глазами на противоположную стену, где на закованном в блестящие доспехи коне выезжает на зелёный пригорок королева Елизавета, а толпа воинов кричит ей исступленно: «Глориана, Глориана, Глориана!»

Кое-как отдышавшись, я на подгибающихся ногах подошел к ним, но все четверо, не замечая ни меня, ни разбросанных на дне пещеры в лужах крови монстров, смотрят в слезах и рыданиях, как королева Елизавета прощается навек с преданным ей и любящим её Уолтером Рэйли.

Мысленно я велел дрону прекратить трансляцию. Рыдающие женщины наконец-то заметили меня, Глориана заговорила первой:

— А, это вы, баронет… Вы отлучались?

— Всё хорошо, ваша светлость, — ответил я мягко, лицо её бледное и заплаканное, явно успела пореветь несколько раз, а вот по лицам Иоланты и Анны сказал бы, что ревели постоянно, только Дроссельмейер хранит гордое молчание, но по биению её сердца чувствую, насколько и её тряхнуло. — Всё хорошо, барышни. Всё хорошо.

Сюзанна подняла на меня взгляд огромных и блестящих от слёз глаз.

— Вадбольский…

— Всё хорошо, — сказал я поспешно. — Я же маг иллюзий, о чем и признаваться стыдно, потому молчал. В прошлый раз, когда ходил один, нашел в пещере вещи убитых добытчиков, а с ними чудный артефакт, который запускает эти иллюзии.

Она охнула:

— Как?..

Я сдвинул плечами.

— Просто лежал среди костей и черепов. Я бы отдал хозяину, но добытчики простые разбойники, адресов не оставляют. Когда-то им повезло, а в последний раз нет. Всё просто, кто первый встал — того и тапки.

Анна возразила печальным голосом:

— Эх, почему наткнулась не я?

Дроссельмейер обняла её за мне.

— Успокойся, милая. Нас амулет всё равно бы не послушался. Ты лекарь, я маг огня, Иоланта — воздушник… Даже Глориана не смогла бы. Мы же всё презираем мужчин с иллюзиями.

Прозвучало как-то двусмысленно, Анна сказала с тяжёлым вздохом:

— Это не простые иллюзии.

Я оглядел всех, обратился к Глориане:

— Ваша светлость, не пора ли покинуть это место? Только спускаться труднее, чем вскарабкиваться!.. Позвольте, слезу первым. Чтобы подстраховать внизу…

Глориана уже пришла в себя, ответила сухо:

— Мы же не в юбках, вам будет неинтересно, баронет.

Мешки с добычей снова выносил я, как бы показывая свою силу и крутость, хотя на самом деле мог бы с легкостью выдать результаты и повыше. Но для правдоподобности пыхтел, горбился, тяжело дышал, но натужно улыбался, дескать, я герой, я красавец, очень хочу себя показать и покрасоваться.

Себе оставил только тёмные перлины и кристаллы, что навыковыривал, пока суфражистки смотрели удивительные иллюзии о жизни великой королевы Елизаветы.

Меня милостиво подбросили к дому на улице князя Бетховена. Иван и Василий показали себя во всей красе, встретив автомобили с ружьями в руках.

Глориана скользнула оценивающим взглядом по их рослым и молодцеватым фигурам, во взгляде на мгновение мелькнуло удивление, дескать, откуда у нищего баронета такие крепкие герои в охране, но ничего не сказала, велела шофёру трогать, и автомобиль унесся.

Иван сказал почтительно:

— Вас привезли на таком роскошном автомобиле, ваше благородие. Небось, целая графиня?

— Княжна, — уточнил я небрежно. — Думал, прозябать сюда приехали? Погоди, ещё не то будет… Нет, ужинать некогда, пойду наверх мыслить, а вы не беспокойте до самого утра! Чапаев думать будет.

— Ваше благородие, — сказал Иван малость смущенно. — К вам пришли.

— Кто?

— Похоже, власти.

Он почтительно распахнул передо мною дверь. Я шагнул в главную комнату, в кресле, нагло развалившись и закинув ногу на ногу, расселся неприметный человечек в мундире коллежского советника.

Самый нижний чин, определил я по знакам различия, но всё же представляет государство, а государство — это власть. Правда, аристократов позволяется тревожить только по особо важным делам, но я не аристократ, я вообще ещё не человек, а несовершеннолетний, это что-то типа тли дрожащей, в Риме вон вообще родители преспокойно имели право убить сына и даже оправдываться им не приходилось.

— Вадбольский, — сказал он, не поднимаясь. — Ты и есть Вадбольский?

Я смерил его хмурым взглядом, после победы в Щели Дьявола по инерции чувствую себя несокрушимым гигантом.

— Что за мерзавец, — спросил я грозным голосом, — вторгся в мой дом непрошенным? Да ещё и развалился в моем кресле?

Наглая улыбка сползла с его лица, однако не поднялся, лишь выпрямил спину, оторвав от мягкой обивки.

— Уполномоченный по делам несовершеннолетних, — произнес он сухо и четко, вперил в меня острый взгляд, но я не дрогнул, ещё не понимаю угрозы, хотя предчувствие довольно неприятное. — Поступило сообщение, что ты организовал незаконное производство…

Я сделал шаг вперед и прорычал, чтобы вид мой и голос звучали как можно естественнее для разъяренного аристократа:

— Встать, сволочь!.. Кто тебе позволяет сидеть в моем присутствии?.. И ты, подлая сволочь, как смеешь обращаться ко мне на «ты»? Как фамилия? Где служишь, сволочь немытая? Как фамилия твоего начальника?.. Отвечай быстро!

Он вскочил, вытянулся.

— Сергей Аполлинариевич Кнутов, коллежский советник, уполномочен по делам несовершеннолетних! Послан проверить жалобу…

— Чью жалобу?

На его испуганной физиономии мелькнуло гаденькое выражение.

— А это не могу знать-с!.. Мне спущено сверху, велено проверить и доложить! Я действую строго в рамках должностной инструкции!

— Там указано, — прорычал я, — что можешь вламываться в дом без хозяина и садиться в его кресло?

Иван с тревогой на лице помалкивает, видит, что я делаю вид, что люто взбешён, да и не в моё кресло этот чиновничек сел.

Этот Кнутов уже пришел в себя, ответил с той же прегадостной ухмылочкой:

— А я не садился!.. И не вламывался. Это вы мне открыли двери.

Я покосился на Ивана, тот вздохнул и опустил взгляд. Его свидетельские показания не в счет, все скажут, слуга врёт, обязан выгораживать хозяина.

— Ладно, — сказал я с угрозой, — поиграем в твои игры? Как говоришь твоя фамилия?.. Ах да, Кнутов… Та-а-ак, а кто твой начальник?.. Щас запишу…

Улыбка сошла с его лица, он ответил через силу:

— Статский советник Ведернин. Он очень занятой человек, у него больное сердце…

— Да? — прорычал я. — Нажмем и на него. Думаешь, можно вот так хамить аристократу? Но что ты, тварь дрожащая, предлагаешь?

Он сказал торопливо:

— Я могу рассматривать и проверять жалобу неделю-две, больше не могу, у нас сроки-с.

Я сделал вид, что отхожу от благородной ярости, сказал как бы нехотя:

— Ладно, не буду жаловаться. Но чтоб две недели нас никто не тревожил!

Когда он поспешно удалился, Иван с трудом перевел дыхание.

— Ваше благородие… Как же вы круто!.. Вы настоящий барин!.. Так не всякий аристократ сумеет… Какой взгляд, какой рык…

Я устало отмахнулся.

— Работай. У нас отсрочка две недели. А с государством нам не тягаться, всё равно проиграем. Так что надо искать спасательные круги.

Стараясь успокоиться, наверху в комнате лег на постель поверх одеяла, пусть в одежде и сапогах, поёрзал, устраиваясь поудобнее. Надо, чтобы ничто не отвлекало, это не медитация, умные такой хренью не страдают, но предельное сосредоточение необходимо. А проблемой попечительства займемся, когда решу вот эту неотложную.

Меч вытащил и положил на грудь, сталь холодит тело даже сквозь рубашку. Медленно опустил ладонь на лезвие, сосредоточился и велел трети нанитов передвинуться в кончик указательного пальца, а оттуда внедриться в металл.

Перестраивать меч, себе дороже, если бы даже удалось, пришлось бы затратить не знаю сколько времени, но по расчетам зеттафлопника если только заточить одну кромку, то смогу управиться за несколько часов. Вообще-то любой меч — это тяжёлый лом, которым рыцари хренячат друг друга по стальным доспехам. Затачивать бессмысленно, с первого же удара любой меч либо выщербится, либо затупится до безобразия, потому его в отличие от сабли всегда можно хватать рукой и за лезвие.