Я сдвинул плечами, вот он ещё один коварный вопрос, где нельзя ни возражать, ни соглашаться, сразу ощутит ложь, профессия такая, да и, возможно, есть подпитка магией, обостряющая такое вот восприятие.

— Это не моё дело, — сказал я очень осторожно, — но из того, что слышал, своё мнение составил. Думаю, вообще возникли, как реакция на резкое ослабление роли церкви. Когда-то была пылающим факелом, что вела народы сквозь тьму невежества, а сейчас это объект для насмешек. Если поп, то обязательно толоконный лоб. Но в обществе потребность в духовности всё же осталось, нельзя же от нравственных ценностей… простите, что таким высоким штилем, отказываться так резко… Потому и возникло общество Аскетов. Или движение, не знаю, как точнее.

Он покачал головой, взгляд оставался внимательным и прощупывающим.

— Глубоко копаете. Я полагал, как у большинства молодёжи, больше симпатий к лукулловцам?

Я отмахнулся.

— Лукулловцы просто животные, хоть и научились носить костюмы и мундиры. Конечно, я целиком на стороне Аскетов. Понимаю их чистейшие и прекрасные мотивы, с гневом и даже осуждением отношусь к любому лукуллизму. Однако…

Он слушал с удовольствием, но тут спросил с любопытством:

— Ну-ну?

Я развел руками.

— Великие аскеты, что всю жизнь боролись с соблазнами, показали нам пример величайшего подъема духа, величие воли и победы над гнусным зовом плоти. Но их жизнь… их жизнь полностью уходила на эту борьбу.

Он насторожился, взглянул прямо.

— Что вы хотите сказать? Их жизнь напрасна?

— Нет-нет, — горячо сказал я. — Они показали, что похоть и чревоугодие победить можно. Мы люди, а не скоты!

Он кивнул, глядя на меня в ожидании продолжения.

— Но и скот в нас силен, — продолжил я, — потому что мы плоть от плоти животные, надо это признать… но нельзя смиряться!

Он покачал головой, но смотрел с прежним интересом.

— Мы меня озадачили. По-вашему, как поступить?

— Один очень безнравственный, — ответил я, — но умнейший человек сказал, что лучший способ побороть искушение — поддаться ему.

Он вскликнул шокировано, но, как мне показалось, несколько наиграно:

— Но это же…

Я вскинул ладонь, чувствуя, что хоть и переступаю грань вежливости, но в такой беседе, что почти испытание, это можно посчитать уместным.

— Он сказал «поддаться», но не «поддаваться». Когда зов плоти становится слишком силен, нужно просто удовлетворить этот зов, и он сразу стихнет. Или как говорили древние греки: чего делать нельзя, то нельзя, но если очень хочется, то можно.

Он взглянул исподлобья.

— На какое-то время?

— На какое-то время, — согласился я. — Это время можно потратить на открытия, изобретения, политику, искусство, а не на постоянную и непрерывную борьбу с зовом плоти!.. И работать, работать, работать… пока зов плоти снова не станет мешать работе. И тогда снова бросить ему кусок примитивного плотского наслаждения.

Он посмотрел на меня с отвращением.

— Как-то вы слишком циничны не по возрасту.

— Реалистичен, — ответил я грустно. — Мы в теле животных, какие бы смокинги не заказывали у портного, а в этикет не вводили новые сложности. Когда-то придем к тому, что животные радости заменим ещё более мощными и яркими радостями творчества!

Он посмотрел на меня очень внимательно.

— Звучит так, словно уже продумали? Я чувствую за этими рассуждениями глубокую школу. Похоже, в Сибири расцветает вольнодумство. Правда, направлено не против Государя Императора.

— Умные книги читал, — ответил я с достоинством. — И умные лекции слушал. Там, в глубине сибирских руд.

Он усмехнулся.

— Всё-таки вы экстремист! Что ж, прекрасная пора молодости!.. А мы в ваше время только за барышнями ухлестывали да вино тайком в казармы проносили.

Я тоже улыбнулся, чувствуя, что прощупывающий разговор подходит к концу. Он смотрит уже с приязнью во взгляде, как на сообщника, а это не нравится мне. Снова пришла мысль, что надо бы прикинуться дурачком… да только не пройдет, не пройдет, только насторожу, ещё шпиона заморского углядит.

— Нет, — возразил я, — вы вон какую Россию построили! Нам бы только удержать то, что вы сделали.

Он поднялся, уже снова светский человек, свой в любых салонах, а не государственный чиновник на явно непростой службе. Возможно, немалый чин в Тайной Канцелярии.

— Отдыхайте, — посоветовал он серьёзно. — Хотя бы изредка. Жаль, если перегорите рано.

Горчаков то ли наблюдал за нами издали, то ли ощутил момент, когда Андропов уйдет к группке гостей, подошел, ухватил меня за локоть.

— Он что, — шепнул на ухо, — положил глаз?

— В каком смысле?

— Думаешь, — сказал он, — на этих раутах только матушки присматривают женихов для своих дочек?.. В этом мире, Юра, все ловят момент, как попользоваться ближним. Только Андропов ещё хуже. Высматривает тех, кого можно использовать в интересах Империи.

Я вздохнул, огляделся по сторонам.

— Да какая от нас польза… Мы Сюзанну не потеряли? Или уже выдали замуж?

— Не трусь, — утешил он, — так быстро не делается. Даже с суфражистками.

Я сказал ему в тон:

— У нас в Сибири говорят: жили-были две подружки: одна красивая, другая — суфражистка.

Он хохотнул довольно:

— Очень точно! Я вот тоже полностью на стороне суфражизма и полагаю, что жена имеет право делать всё, что ей захочется. Лишь бы это было вкусно. Но, уверен, радикальных суфражисток поддерживают только кошки. Они максимально заинтересованы, чтобы женщины оставались одинокими всю жизнь. А вон и Сюзанна! Похоже, раньше отделалась…

Сюзанна в самом деле идёт к нам, улыбается издали, но за нею тащится целях свора франтов. Может, из-за её яркой внешности, но, думаю, суфражизм служит приманкой, вдруг да она суфражистка и в отношениях?

Заводила у них, как понимаю, этот вот красавец в мундире из дорогого сукна, бранденбургеры и аксельбанты из толстых золотых нитей, сам рослый и статный, лицо глупо надменное и спесивое, справа толстяк на полголовы ниже, грузный и с выпирающим брюшком, несмотря на то, что ненамного старше меня. И слева широкоплечий офицер тоже в мундире, лицо, как говорят, волевое, но видно, что нализался здорово.

Красавец увидел, к кому направляется Сюзанна, громко воскликнул, обращаясь к приятелям:

— Не могу поверить, такая редкая красота прибыла с этим лопухом из сибирской деревни?.. Да на нем смокинг как седло на корове! Сюзанна могла бы выбирать и почище друзей!

Толстяк сказал жирным голосом:

— Ну вот и развлечение!

Я тяжело вздохнул, сказал хмуро:

— Может, вам в цирк сходить?

Красавец захохотал.

— Ты нам сейчас его и покажешь!

— Какое же это развлечение, — спросил я, — выпить да в морду получить? Разве это не гнусно?

— Не гнусно, — заявил он, — ещё как не гнусно!

Слева ко мне зашел толстяк, винным перегаром пахнуло так мощно, что я удивился, как только на ногах держится, но при таком избыточном весе да, понятно, может и ещё литр вылакать.

Он лихо замахнулся с целью ударить в голову, я отступил, пропуская удар. Их заводила увидел, что отступаю и уклоняюсь, тоже попытался ударить, мощно и размашисто, заулыбался во весь рот, весёлый и довольный, с красивыми белоснежными зубами.

Дурак, подумал я раздраженно. Мало получал именно по морде. На дуэлях тычут друг в друга шпагами или рубятся на саблях, с помощью лекарей ранки заживают быстро, но в зубы, их не спрячешь под одеждой, аристократы бить не учились.

Зря, их выращивать куда труднее, так что снова улыбаться сможет не раньше, чем через месяц, да и то, если родители раскошелятся на непомерную сумму.

Я сказал громко:

— Ну раз не гнусно, то ловите…

И ударил в ответ так, как уже приловчился за последнее время, со всей аугментированной силой и скоростью сбоку в нижнюю челюсть.

Получилось правильно, коротко и резко, только тряхнул, но не отбросил, а я повернулся к второму и ударил левой.