Язык — самая сильная мышца в теле человека. И раз уж все мои остальные мускулы от целого дня отчаянной уборки попросили их не беспокоить, я, на случай того, что придется идти ругаться, начинаю разминать связки, громко вслух исполняя любимые песни. Жаль, смысл их на иномирном языке теряется порядком и рифмы никакой, но подобное меня не смущает.

Спустя минут двадцать маленькая служанка все же возвращается, нагруженная подносом и кулем тряпья. Я быстро закрываю рот, пусть память тела говорит одно, но пора признать неоспоримый факт — медведь на ухо наступил и хорошо так потоптался, еще спугну эту Эмили. Как только дотащила все одна, бедняжка, осматриваю лениво поклажу горничной.

Нет, неверно, Ева! Где она весь день шлялась, пока я тут драила?! Если бы пришла сразу, то так мучится ей бы не пришлось. Не стоит сразу же всех жалеть, меня вот никто не жалеет!

— Стой! — кричу я. выпрямляясь и вытягивая вперед руку как отчаянный регулировщик движения на дороге, когда рыжая служанка заносит ногу через порог на вымытый мною до блеска пол. — Куда в обуви? Живо разувайся!

Не зря тренировалась, выходит звонко и безапелляционно.

Девчонка дрожит, но молча повинуется и скидывает с ног пыльные поношенные туфли с присохшим к подошве слоем грязи. Б-р-р. Не в мою дежурство, враг не пройдет.

Больно громко я закричала, явно напугала ребенка. Выглядит она как нескладный еще подросток. Либо действительно малышке лет четырнадцать, либо она поздний цветок, тогда виновата генетика, а не возраст.

Поднимаюсь с дивана и быстро пересекаю гостиную, забираю у служанки из рук поднос, с такой поклажей в виде куля тряпок чего не доброго опрокинет все на пол или на себя.

— Ваше сиятельство, простите, я с-сама могла…

— Ты новенькая?

Пауза.

— Да, как вы догадались? — округляет карие глаза конопатая малышня.

— Сразу понятно, — хмыкаю я, сажусь обратно на диван и ставлю поднос на колени.

Слишком трясется и нервничает, словно первый день работает. Не слишком-то профессионально. Какой бы ужасной я не казалась, умелая служанка хозяйке страха не покажет. Видимо, до этого дня девица господам не прислуживала. Максимум, уборкой занималась.

Открываю крышку.

М-м-м. Божественный аромат жаркого из баранины. Какое неожиданное совпадение. Совсем не по-женски набрасываюсь на еду. Потрясающе. Издаю тихий стон удовольствия. Нежное мясо словно тает во рту, так не каждый повар может приготовить, овощи идеально дополняют вкус, и приправа подобрана просто в точку, не много и не мало…

Когда тарелка пустеет я убираю поднос на ближайший столик и довольно откидываюсь на спинку дивана. Сейчас бы попить чего-нибудь, жажда давно уже мучает. Но увы, подано было только одно это блюдо. Ни тебе чая, ни даже простой воды. Это такой вид издевательства? Или просто чья-то невольная ошибка? Не уверена, можно ли тут пить воду из крана, поэтому за весь день так и не рискнула, хотя очень хотелось, работенка все тут отдраить была не из простых.

— Эй. Тебя как звать-то?

— Э-эмили…

— Эмили, — пробую я. — Хорошее имя, тебе идет.

— С-спасибо, ваше сиятельство.

Служанка старается не встречаться со мной взглядом. Я задаюсь вопросом, действительно ли наружность этой Евы вселяет такой дикий ужас в окружающих. Память и отражение в зеркале нарисовало мне портрет довольно миловидной девушки с темными волосами, холодного оттенка светлой кожей и миндалевидными зеленовато-серыми глазами. Благородное и изящное, не лишенное обаяния личико юной еще девушки, не знающей трудностей и палящего знойного солнца.

— Почему так долго не появлялась? Разве Фрида не должна была отправить служанку где-то после полудня? Сейчас почти уже закат, — я киваю в окно, где на горизонте золотой круг в ореоле малинового неба скрывается за хребтами далеких гор. В моем голосе нет и намека на раздражение, всего лишь любопытство и нотка недоумения.

Да уж, дожили, Ева. Часов нет, единственным ориентиром стало солнце.

— П-п-простите меня… — лепечет, заикаясь, тихим голоском Эмили.

И вот любой ведь, кто эту сцену увидит, решит, что я издеваюсь над ней словно злодейка из детского мультика про Золушку.

Я вздыхаю. С утолением голода уходит и злость.

— Ладно уж, чего там. Давай, ты мне поможешь корсет расшнуровать, потом я посмотрю, что там за одежда, а ты, Эмили, пока сходишь и принесешь чаю, идет? — спрашиваю мягко. Самой на душе не спокойно, что она так трясется, я же не изверг!

— Да, — робко, но уже без заиканий соглашается служанка.

Прошлая Ева бы в жизни не стала опускаться до уговоров и сюсюканья с прислугой. Да вообще любая аристократка такое не допустила бы. Ладно, все равно никто не видит и не слышит. За доброту осуждать не полагается. А причин у меня лично относиться грубо к окружающим людям нет. Да, носило эту горничную весь день непонятно где, но она же еще почти ребенок, и трясется так, что того и гляди свалиться в обморок, поэтому ладно, проехали. Главное, что вообще пришла.

Когда Эмили снова уходит, я, оставшись в нижней тонкой сорочке развязываю старую простынь — принесенный девушкой кулек тряпья. В узелке, раскладываю их на диване, оказалось пять платьев. Евина память подсказывает, что в моде они все были в лучшем случае лет двадцать назад. А что, ничего другого не нашлось в этом огромном поместье?

Пахнут платья отнюдь не свежестью, хотя ткань целая, без дыр и следов износа, и без пятен. Но, во всем нужно искать плюсы. Самый очевидный — отсутствие корсетов. Ни один из мешковатых, с рукавами-фонариками, вышедших из моды нарядов не имеет эту ненавистную деталь. Подумаешь, не модно, фи, ерунда! Зато хотя бы удобно будет. Угроза задохнуться миновала.

Да и какая разница, в моде или не в моде нынче фасон и простой с виду крой моей временной одежды?! Здесь даже самое шикарное, пошитое императорским портным платье, не сравнится со старыми-добрыми потертыми джинсами и футболкой оверсайз.

Вот где вечная классика, вот где стиль и комфорт, с которыми местным модельерам не тягаться!

Этот мир не вправе мне диктовать что модно, а что нет, учитывая, что самые изысканные одеяния все равно в моем понимании будут проигрывать даже простой повседневной одежде Земли.

Залежавшееся и пыльное платье на себя напяливать не хочется, а гостей я не жду, и посему решаю остаться в нижнем тонком платьице — напоминающем сорочку чьей-то бабушки — длиной почти до пят с кружевной отделкой по скромному вырезу. Я бы не прочь ходить только в нем, но вот, увы и ах, неприлично так на людях показываться. Считай, что в белье разгуливать. Ну, есть в этом правда, белая тонкая ткань, несомненно, будет просвечивать на солнце, выставляя все прелести напоказ.

Возвращается служанка, с новым подносом. На нем чайник и чашка, сахарница, а еще вазочка с маленькими печенюшками. Глаза Эмили округляются, при виде моего нескромного по местным меркам одеяния. Наверное, задается вопросом, почему я еще не переоделась в одно из принесенных ею одеяний, однако спросить так и не решается.

Сворачиваю посеревшее порядком за день свадебное платье, в котором скоропостижно скончалась моя предшественница, оно и меха из белой северной лисицы, мне теперь будут в кошмарах сниться.

Кстати, шубку я где-то потеряла. А! В мужнином кабинете забыла. Ну да и черт с ней, от нее в тропиках все равно толку как от козла молока.

— Давай Эмили, не стой надо мной, чай нужно в удовольствие пить. Садись и наливай, мне один кубик сахара, — командую я с дивана.

Нарушение субординации между госпожой и слугой! — вопит из памяти призрак Евы.

Да пофиг!

Я тут такая себе госпожа, раз меня ни во что не ставят и голодать позволяют. Служанку нужно держать к себе близко, она мои глаза и уши, а заодно и руки с ногами — функции по сбору информации и доставке провианта теперь на Эмили, я без нее быстро ноги протяну.

В этом южном поместье далеко от дома и остальной цивилизации даже такой сторонник, как эта юная девчушка, будет полезен, — расставляю быстро приоритеты. Эмили здесь своя, а я — чужая.